Скорее всего, Иов (в схиме Иисус) Анзерский провидел это, когда в 1710 году ему именно здесь явилась Богородица и велела основать Голгофо-Распятскую церковь как истинный символ любви и жертвенности, сердечного горения и невыносимых мук

Сделанные в то посещение Анзера фотографические карточки редко рассматриваю сейчас. На них время остановилось: вот Максим задремал на причале, вот деревянная Воскресенская церковь, вот пристань Кеньга и Троицкий Елеазаров скит. А на острове ведь всё по-другому, потому что сердце архипелага живет и бьется, и не успеть за его бегом, как не предсказать, какая картина ожидает тебя после очередного поворота дороги, восходящей на Голгофу.

На третьи сутки того своего первого пребывания на острове в 1997 году погода внезапно испортилась. Небо заволокло, и пошел мелкий дождь, который более напоминал туман, что то усиливался, то затихал, то летал по воле слабого ветра, то настойчиво барабанил по металлической крыше катера, на котором пошли в Кемь.

Кстати, катер называл «Туман».

Думаю, что это было просто совпадение, а название запомнил исключительно для памяти, что называется, pro memoria.

Послесловие

Будут последние первыми, и первые последними; ибо много званых, а мало избранных.

Уже стало общим местом рассуждать о том, что Соловки были, есть и, надо думать, будут своеобразным зеркалом всей российской жизни, что в них отражаются все пороки и победы, радости и ужасы, достижения и провалы русской истории. Безусловно, это так, анализ повседневного островного бытования позволяет прийти к такому выводу.

Но, с другой стороны, не хотелось бы в каком-то роде демонизировать архипелаг, превращая его в некое квазиисторическое пространство, где все обретает гипертрофированно-болезненные формы и размеры.

Соловки стоят в одном ряду с Ярославлем и Москвой, Вологдой и Ростовом Великим, Псковом и Новгородом, Рязанью и даже юным Санкт-Петербургом. И это вполне объяснимо, ведь тут, безусловно, просматривается единая историческая парадигма, так как каждый по отдельности и все вместе данные центры существуют внутри общего культурного, экономического и ментального потоков. При том что каждый из них, безусловно, обладает своим уникальным своеобразием, своим неповторимым стилем и почерком.

Говоря о Соловках, мы в первую очередь обращаем внимание на то, что этот остров, расположенный, по сути, на краю русского бытования, на рубеже православной ойкумены, не вписывается в принятые на протяжении многих веков правила и регистры, в поведенческие стереотипы и форматы. Тут всё, как в России, и в то же время тут всё совсем по-другому.

Действительно, Русский Север (или Русская Фиваида на Севере) никогда не знал крепостного рабства, жизнь в суровых условиях Приполярья сформировала тут особое отношение к слову и делу, к поступку и ответственности за этот поступок, именно здесь человек, оказавшийся один на один с краем вселенной, ощутил себя свободным и достойным этой свободы, могущим сделать выбор и воспитать своих детей в традициях верности заветам предков.

Однако именно эти уникальные возможности, а вернее, права, которые получили поморы в целом и островитяне в частности, наложили на них и непререкаемые обязанности, потому что выбор — это уже есть несвобода — возможность преодолеть зло или возможность впасть в него. Тут, безусловно, вновь приходят на ум слова святого Макария Египетского, которые мы уже комментировали на страницах этой книги: «Как Бог свободен, так свободен и ты... если захочет человек — делается сыном Божиим или сыном погибели».

Итак, рубежное состояние острова обусловливает его глубочайшее эсхатологическое напряжение и становится залогом труднейшего и важнейшего испытания для всякого человека, оказавшегося тут, — преодолеть зло и смерть или принять их безропотно, погубив свою бессмертную душу прежде смерти физической.