Теперь красных теснили со всех сторон; Деникин взял Харьков и подступал уже к Царицыну. И все продолжали поступать ужасные новости: батька Махно и батька Вольдемар разбили Шелеста... Батька Махно и батька Вольдемар разбили Егорова... Батька Махно и батька Вольдемар хотят объявить себя гетманами и провозгласить независимость Украины... Конечно, за годы Гражданской войны независимость Украины провозглашалась разными силами уже раз пятьдесят, но, услыхав, что все улицы Екатеринослава увешаны плакатами с изображениями батьки Махно и батьки Вольдемара, а на киевском центральном майдане толпы народу с зелеными флагами стоят круглыми сутками и скандируют: «Чорвоних та билих — геть! Батька Вольдемар — так!», Каменев не выдержал и отправил в Гуляй-Поле бронепоезд во главе со слесарем Ворошиловым: тот отлично чинил трубы в кремлевских уборных, а стало быть, мог справиться и с любой другой работой.

Когда Ленин проспался и узнал о том, что объявил войну Кремлю и большевикам, он сперва пришел в ужас, а потом подумал: «Ну, ничего уж теперь не поделаешь. Все к лучшему. Надя, Инесса, Лева, Глебушка Кржижановский, Бухарин и Богданов меня потом поймут, а на остальных плевать». И они с батькой Махно стали бить и белых, и красных в хвост и в гриву и отняли у слесаря Ворошилова его бронепоезд, а самому слесарю нашли в Екатеринославе хорошо оплачиваемую работу по специальности. Круто завернула на повороте жизнь! И неизвестно, кто победил бы в Гражданской войне, если б однажды июньским вечером Владимир Ильич в пылу преследования не оказался со своей тачанкою в глубоком тылу одного из врангелевских отрядов...

Он натянул поводья, огляделся; он был совершенно один в степи... Он не знал, куда ехать: кобыла Ласточка была молодая, бестолковая и тоже не умела ориентироваться. (Его любимца — умницу вороного с белыми бабками — в тачанку никогда не запрягали; он был предназначен для верховых атак и парадных выездов.) Темнело стремительно; похоже, собиралась гроза. Нечего делать: придется заночевать в степи. Он распряг Ласточку, напоил ее из ведра, только потом напился сам. Лег, обняв пулемет, укрылся попоной и заснул быстро и крепко, как подобает козаку.

На рассвете пробудили его топот чужих копыт и звуки выстрелов; запрягать было уже некогда: птицею взлетел он на лошадь, прильнул к ее шее, привычным движением опустил шашку и помчался прочь... С десяток золотопогонных всадников преследовали его; тонко и резко свистали над головой пули, плотно прижатые уши Ласточки вздрагивали, на кончиках их бисером проступил пот; Ленин слышал только воющий свист посылаемых ему в угон пуль да короткое и резкое дыхание лошади. Впереди был овраг; Ласточка перелетела его, как птица; но в это самое время Ленин, к ужасу своему, почувствовал, что, не поспев за движением лошади, он, сам не понимая как, сделал скверное, непростительное движение, опустившись ей на спину. Он не мог еще дать себе отчета в том, что случилось, как уже мелькнули подле самого его ноги белогвардейского жеребца... Ленин касался одной ногой земли, и его лошадь валилась на эту ногу. Он едва успел выпростать ногу, как она упала на один бок, тяжело хрипя, и, делая, чтобы подняться, тщетные усилия своей тонкою, потной шеей, она затрепыхалась на земле у его ног, как подстреленная птица... Неловкое движение, сделанное Лениным, сломало ей спину.

Он не пытался бежать, да и как убежать пешему от конных; он бросил шашку; он стоял подле умирающей Ласточки на коленях, склонив голову, тихо покачиваясь... «Что я сделал! И эта несчастная, милая, погубленная лошадь! А-а!» Весь дрожа, он поднял голову и увидел над собой черное небо и ослепительно сияющий черный диск солнца...

— А ну, встать! — сказал белогвардеец и толкнул его в спину прикладом.