Пальцы наткнулись на что-то твердое на спине Агаты. Нож спрятан между лопатками.

– Прошу извинить, – прошептал Пушкин и залез рукой ей за шиворот. Рукоятка ускользала. Он вцепился так, что вытянул на кончиках пальцев. И успел поймать подло выскользнувший нож. Рукоятку теперь сжимал накрепко.

Плечо, на котором покоилась Агата, затекло до бесчувствия. Пушкин примерился и стал резать у нее над головой. Веревка пружинила, виляла, не желая отдавать добычу. Долго играть с ней нельзя. Его силы были на исходе. Не чувствуя ничего, кроме тупой усталости, Пушкин приподнял левое плечо и сумел ухватиться за веревку. Не позволяя петле душить Агату, натянул струной так, что стол зашатался, и ударил ножом, как шашкой.

Раздался мягкий чмокающий звук. Агата повалилась на него. Падая назад, Пушкин успел спрыгнуть и упасть на спину, больно ударившись затылком и плечами. Агата лежала у него на груди. Он слышал главное: она дышит…

Пушкин бережно переложил ее на пол, разрезал узел, стянувший ей руки, и остался сидеть рядом, так и не выпустив поварской нож. Ему требовалась передышка.

– Вы опять спасли мне жизнь? – раздался тихий голос.

Пушкин обернулся. Огоньки подсвечника играли звездами в ее глазах.

– Пустяки, не о чем говорить, – ответил он, еле дыша.

– Да, спасли… Уже в третий раз…

– Вы ошиблись…

– Закрыли от пули, вынули из ледяной могилы… А я не имею права даже поцеловать вас в благодарность…

– В этом нет необходимости…

– Ну и ладно, – сказала Агата и провалилась в забытье.

Когда опасность миновала, прежде всего оставался долг. Пушкин взял подсвечник и посветил. С пола исчезли купюры, которые бросил сластолюбивый купец, и не нашлось сумочки Агаты. Зато он увидел причину странного звука, который отметил, когда бежал к висящему телу: его ботинок превратил в груду осколков аграф в форме лютика голубого. Который, по всей вероятности, обронил преступник.

С лестницы доносились стоны портнихи. Медлить нельзя. Сунув нож за брючный ремень и подхватив Агату, легкую и бесчувственную, Пушкин выбрался на улицу.

На свежем воздухе полицейский свисток расстарался во всю мощь. Извозчик проснулся, лошадь вздрогнула, а с ближайших постов прибежали двое городовых. Чиновника полиции узнали, синяка не заметили и отдали честь. Уложив Агату на диванчик пролетки, Пушкин раздал приказания: одному городовому сторожить квартиру, другому бежать в участок и передать приставу фон Глазенапу строжайшие инструкции. Их надо исполнить немедля, сейчас, сразу, ночью. Заодно захватить доктора для раненой портнихи. Городовые кинулись исполнять.

Пушкин обещал извозчику три рубля, если довезет до Страстной площади. Спорить с пассажиром, у которого здоровенный нож заткнут за пояс, извозчик не посмел. Да и что спорить: плата щедрая.

По спящему городу пролетка полетела под гиканье и покрик московских лихачей: «Поди! Поди!»

Грохот, потрясший входную дверь посреди ночи, мог устроить только один человек. Агата Кристафоровна не сомневалась, кого увидит на пороге. Когда же открыла, готовясь высказать все, что думает, язык прилип к горлу, и она чуть не упала в обморок. Жаль, что в обмороки падать не умела. Представшее зрелище могло испугать и при свете дня. Грязный, взмыленный племянник украшен синяком в пол-лица, за пояс заткнут нож, а на руках у него Агата с петлей на шее.

– Ты что наделал! – закричала тетушка, быстро придя в себя.