– Только тебе, честному человеку, могу доверить… Сам понимаешь, никто не должен знать…

Записная книжка была начата почти двадцать лет назад. На год приходился разворот. Столбиком были записаны женские фамилии. Впрочем, попадались сокращения: буквы с точкой. Рядом с каждой фамилией – цифры. Перелистывая страницы, Пушкин узнавал, сколько и кому платил Федор Козьмич. Несколько лет он выплачивал Капустиной Ф.М. по четыреста рублей, что равнялось годовому взносу за пансион мадам Пуссель. Рядом находились другие четыреста рублей, выплаченные Листовой Н.С. Регулярная выплата исчезла в год, когда у маменьки Василисы закончились деньги на обучение дочери и она вынужденно пошла в компаньонки. Последняя трата Федора Козьмича в двести рублей находилась в середине листа, отведенного под 1893 год, и значилась: «Н.»

– Много ли узнал? – спросил Дмитрий Козьмич, возвращая книжицу в тайник.

– Достаточно, чтобы предотвратить новое убийство, – ответил Пушкин. – Хорошо помните ваших служащих?

Вопрос оказался странным.

– Как не помнить, столько лет вместе, – ответил Дмитрий Козьмич. В интонации его появились властные нотки, как полагается полновластному хозяину дела.

– Кто из ваших конторских умеет писать каллиграфически, а когда надо, может в счете подправить так, что не отличишь?

Бабанов усмехнулся:

– Ишь в каких тонкостях понимаешь… Да, был такой умелец. Да только Федор прогнал его год назад. И правильно сделал. Характер мерзкий, на руку нечист, да и рожа противная… Говорят, горбуна держать – к удаче, но так надоел, что брат не утерпел… Поганец угрожать ему посмел…

– Где он теперь? – спросил Пушкин.

Дмитрий Козьмич позвал управляющего.

– Куда бывший конторщик, этот Дынга, подевался?

– В типографии Гагена служит – ответил Курдюмов. – Желаете вернуть?

В свадебный сезон было не протолкнуться. Конторщики принимали заказы, не разгибая спин. Чиновнику сыска уделили внимание, расторопный клерк отвел в кабинет управляющего. Господин Цирюльский принял чрезвычайно ласково, рассчитывая получить важный заказ от полиции. Опережая желания ценного клиента, он стал выкладывать образцы лучшей продукции, которую преподносят юбилярам, именинникам, награжденным, выходящим в почетную отставку, заслужившим похвалу и отправляемым на пенсию. Старания его оказались бесполезными. Господина Пушкина интересовало совсем иное.

– У вас служит некий Дынга? – спросил он, вызвав тень разочарования на лице управляющего.

– Никита Михайлович? Именно так, служит… А в чем, собственно…

– Что входит в его обязанности?

Цирюльский понял, что на заказ можно не рассчитывать, и принялся тихонько собирать со стола выложенные шедевры.

– Поначалу был конторщиком, вскоре поручили рукописные надписи. Некоторые клиенты желают по старинке, чтобы на приглашениях или свадебных билетах было написано от руки, каллиграфически. А то иной раз надо изобразить живую подпись важного начальства, которому недосуг марать ручки… У Никиты Михайловича к этому подлинный талант… Рука твердая и точная. Как печатный станок выводит: хоть сто штук одинаково сделает. Клиенты довольны…

– Как его характеризуете?

Управляющий несколько замялся.

– Делает все, что прикажут… Никогда не подводил… Что же касается личных качеств, то все мы не без греха, – философски заметил он и улыбнулся. – Зато здоровый как бык, никогда не болеет. И силен чрезвычайно: как-то в одиночку перенес малый печатный станок…

– Физический недостаток не отпугивает клиентов?

– Вы про горб? Что вы! Наоборот, многие так и норовят к нему прикоснуться… Народ наш на суеверия падок, считают, что к удаче…

Пушкин встал:

– Прошу проводить к вашему сотруднику.