— Что с тобой опять, Веригин? — спрашивает она как-то раздраженно. Как будто ей мой синяк очень мешает вести урок.

— А что со мной? — как будто не понимаю я.

— Откуда опять синяк?

— Подрался.

Елена Петровна цыкает и начинает делиться со мной опытом.

— Пора бы уже научиться решать проблемы без кулаков, Веригин! Этим и отличаются люди от животных, тем, что умеют разговаривать, а не просто нападать друг на друга.

Я что-то ее совсем не понимаю. У меня же синяк на лице и губа разбита. Разве из этого не следует логичный и незамысловатый вывод, что били-то меня, а не я размахивал кулаками, безнадежно отдаляясь от всего человечества? И что, интересно, она предлагает мне завести этот разговор о животном мире с папашей? Это может быть любопытно. Представляю себе эту беседу: вот он приходит, как всегда бросает на стол деньги, потом, как всегда, пытается реализовать свою заботу о дочери. Я не даю, встаю у него на пути. Он отталкивает меня, а я ему так проникновенно говорю: «Папа, люди же тем и отличаются от животных, что умеют говорить, а не просто бьют друг другу морды». И еще можно добавить для создания атмосферы семейного понимая: «Ты же в полиции работаешь, уж должен знать, как решать вопросы без применения силы». И я так живо себе это представляю, что не могу сдержаться и начинаю ржать.

— Что ты смеешься, Веригин? — повышает голос Елена Петровна. — Что я такого смешного сказала?

Я пытаюсь успокоиться, но ее слова еще больше меня смешат. И почему учителя всегда думают, что дети смеются именно над ними? Как будто весь мир крутится только вокруг них. Нет, на самом деле, мир крутится вокруг нас, а они все совершенно скучные и серые. Они абсолютно не веселые, у них нет чувства юмора, так что над ними-то мы точно смеемся только в очень редких, исключительных, случаях. Но Елена Петровна не может пережить мою радость.

— Выйди из класса! — командует она. — Насмеешься, тогда приходи! Нечего мне урок срывать!

Я быстро беру себя в руки и успокаиваюсь. Елена Петровна еще три раза очень строго и настойчиво повторяет, чтобы я вышел. И я понимаю — она не шутит. Встаю, складываю тетрадь и ручку в сумку и выхожу.

— Сумку можешь оставить, Веригин! — кричит мне вслед Елена Петровна.

Я ничего не отвечаю. Понятно же, что возвращаться на урок я не собираюсь.

Потом еще на большой перемене ко мне подходит Дашка Конкина. Она же теперь жутко хочет узнать все обо мне. Вернее, не обо мне, конечно, а о том, что произошло. И сразу же видит мой синяк. Он небольшой, но внимание же все равно привлекает.

— Ромка! — тянет Конкина. — Это он тебя так?

— Нет, не он, — отвечаю.

— Кто это был? Твой отец, да?

— Нет, — я немного отворачиваюсь, чтобы она перестала уже протягивать руки к моему лицу.

— А кто? Твой папа же в полиции работает?

— И что? Он один что ли в полиции работает!

— Ну кто это был? Что сказать трудно? Отец, да?

— Нет! Говорю же, нет!

— А кто? — Дашка прет, как бульдозер.

— Никто! — обрываю. — Сосед!

— Ну прям!

— Прям!

— Чего он тогда к вам ломился?

— Напился, вот и крыша поехала! Да отстань ты от меня!

Отец, конечно, не был пьян, но вряд ли Дашка это заметила.