Все ходят очень тихо и даже глаз на меня не поднимают. Никаких больше выкриков, редких оскорблений и бумажек в спину, никаких укоров учителей, к которым я так привык. Я даже как будто скучаю по всему этому. Мне даже чего-то не хватает. А потом, на большой перемене, меня вызывают к директору. Ну все, началось, думаю я. Теперь, Рома, готовься отвечать на вопросы и слушать, слушать, слушать все то, что ты так тщательно и долго скрывал все это время.

В приемной, как всегда, отличная слышимость. Сегодня какая-то особенно хорошая, потому что даже секретарь Илона Дмитриевна как будто смущается, когда я, после очередной фразы, сказанной обо мне в третьем лице, запрокидываю голову, вздыхаю и закрываю глаза.

— Я вчера разговаривала с инспектором по опеке, — говорит директор. — Веригин теперь в интернате будет учиться. Папа-то ему не родной оказался. Представляете, ужас какой! Вроде, приличная семья, а вон как все обернулась. Кто бы мог подумать, Ольга Афанасьевна!

— Да уж, — сетует классная руководительница. — И ведь Рома никому ничего не говорил! Как же мы не заподозрили ничего…

— Ну а кому захочется такое рассказывать! — перебивает все тем же жалостливым тоном Ольга Геннадьевна. — Такой кошмар! Нет, ну вы подумайте. Приличная женщина, а такое!

Это они о моей маме сейчас. «Приличная женщина» — это сильное выражение. Очень сильное. Но мне совершенно не понятное.

— Что же теперь с Веригиным-то будет? — охает классная. — Он и так трудный мальчик, у него постоянные проблемы, а теперь, вообще. Даже представить не могу, что с ним будет. Совсем, ведь покатится по наклонной…

Тут все это мне надоедает, я подхожу к двери и стучу.

— Да-да! — отвечает директор.

Я стою, засунув руки в карманы и опустив голову. Передо мной — директор Ольга Геннадьевна и наша классная руководительница. Обе смотрят так сочувственно, так понимающе. Сразу видно, что теперь-то они точно все обо мне знают. Не понимают, конечно, ни фига, но знают.

— Как же так, Рома, — начинает Ольга Геннадьевна, — почему же ты никому ничего не говорил?

— О чем? — очень тихо спрашиваю я.

— Ну как же, о твоей маме!

— Ах, вон вы о чем!

— Рома, вам помощь нужна какая-нибудь? — участливо вставляет Ольга Афанасьевна. — Ты не замыкайся, не молчи. Если надо что-нибудь, ты говори. Мы чем сможем, поможем.

— Угу, — киваю я.

— Ты сам-то здоров? — вдруг интересуется директор.

Ох, ну этот вопрос просто все границы переходит! Нет, блин, больной я! Хорошо хоть не на голову, как все вы тут. Вообще-то я как дурак каждый месяц сдавал анализы. Понимал, что заразиться от мамы не мог, но все равно, так, на всякий случай, сдавал, чтобы убедиться. Да я из этих долбанных больниц вообще не вылезаю: то тесты, то с Ксюшкой что-нибудь. Но ни про какие анализы этим двум женщинам знать не надо. Пусть думают, что хотят. Мне наплевать.

4

Попасть в интернат в семнадцать лет — это самое нелепое, что может случиться.