Переплетая свои пальцы с пальцами Миллер, я тяну ее за собой. Мы проходим мимо персонала и их семей по пути в "Хоум Плейт", и я просто улыбаюсь и киваю головой в знак приветствия, как будто тащить за собой дочь моего тренера – это нормальное повседневное поведение.

– Я могу быть раздражительно сколько угодно. Сегодня мой день рождения.

Миллер останавливается. – Подожди. Мы не можем выйти на поле.

– Я уже поговорил с нашим садовником. Они собираются убрать пригодный участок позже вечером, так что все в порядке.

– Пригодный для чего?

Схватив обе перчатки, я протягиваю ей перчатку питчера.

Ее скептический взгляд перемещается с протянутой перчатки обратно на мое лицо.

– Я хочу посмотреть на твою подачу, мисс «всеамериканский питчер»

Она быстро качает головой. – Прошло Слишком много времени.

– Все в порядке. Относись этому спокойно.

– Я буду вести себя не очень хорошо.

Я заметил это за ней. Ей трудно быть кем то другим, кроме как самой лучшей. Это странное противоречие для девушки, которая живет беззаботно, переезжая из города в город. Но когда у нее есть цель, у нее возникает врожденная потребность быть лучшей, чтобы добиться ее. Всеамериканский питчер. Лауреат премии Джеймса Бирда. Как будто титулы означают, что она чего то достигла, а не просто делает это от радости.

– Мне все равно, хороша ты в этом или нет, Миллс. Я просто хочу, чтобы ты немного повеселилась со мной, пока ты еще рядом со мной.

Она нерешительно берет перчатку.

– Мы будем играть вот как. – говорю я. – Если ты выиграешь, я перестану спрашивать тебя, что не так. Если тебе удастся прогуляться, ты начнешь разговаривать.

Самый незаметный изгиб происходит в уголках ее губ. Я бросаю ей софтбольный мяч и заканчиваю тем, что шлепаю ее по заднице в перчатке, отправляя на площадку питчера.

Она проходит примерно в сорока футах от меня, это не совсем полное расстояние от холма до домашней площадки, но более точное расстояние, к которому она привыкла, играя в софтбол.

– Можно мне разогреться? – спрашивает она.

Я хихикаю, присев на корточки. – Да, детка, ты можешь разогреться.

Миллер заправляет слишком длинные рукава моей кофты в бретельки лифчика у себя на плечах и разминает ноги в грязь, набирая силу.

Я привык быть на ее месте, но она чертовски хорошо смотрится на этом поле, особенно когда носит мою фамилию.

Надев перчатку на левую руку и зажав в ней мяч, она один раз отрабатывает свою механику, прежде чем начать полноценную подачу. Перчатка громко ударяет ее по бедру, но не так громко, как звук, который издает мяч, ударяясь о мою ладонь в перчатке и пролетая прямо над домашним полем.

Ну, черт возьми, это была красивая подача.

– Я думаю, что готова, – говорит она, расстегивая перчатку, чтобы я бросил мяч обратно.

– Да, ни хрена себе, Миллс. Я думал, ты будешь хуже.

Она просто пожимает плечами и ловит мяч, снова меняя позицию для подачи, одержимая желанием убедиться, что ей не придется рассказывать мне, что с ней не так.

Примерно через десять минут счет становится равным трем и двум. Подачи, которые ее отец называл мячами, а не страйками, едва выходили за пределы площадки, и если бы с нами играл настоящий отбивающий, не может быть, чтобы он ни за что не размахнулся.

Мне не стыдно признаться, что наблюдение за моей соперницей возбуждает меня. Она так хорошо выглядит там, на фоне пустого стадиона позади, заходящего вдалеке солнца и небольшой капельки пота, выступившей у нее на лбу. Я хочу слизать это с нее, но сидеть на корточках с бушующей эрекцией, мне совсем не хочется, тем более, горстка товарищей по команде собрались на поле, чтоб посмотреть на нас.

Они здесь действительно портят настроение, но в то же время на моем родном поле семейный вечер.