Губы Миллер приоткрываются, в уголках появляется шокированная и удовлетворенная улыбка. – Что ж, с таким обещанием я обязательно надену его в следующий раз.

Моя грудь вздымается от смеха, который она не может услышать, потому что я сейчас слишком далеко, и хотя откровенные комментарии Миллер призваны вывести меня из себя, и в них нет никакой гарантии, я не могу отрицать, что они заставляют меня чувствовать себя прежним, тем, который был счастливым и легкомысленным, без груза ответственности.

Но самое лучшее во всем этом то, что мой сын здесь, и я все еще чувствую то же самое.

************************

После игры в тренировочном зале полно народу, помимо перелета домой, завтра у нас наконец то будет выходной. Большинство ребят заканчивают лечение сегодня вечером, поэтому им не нужно встречаться с тренером или врачом команды утром перед вылетом. Я один из тех парней, которым не терпится поспать столько, сколько позволит мой сын

Я бы так и сделал, поспешил уехать отсюда, особенно после проигрыша, надеясь вернуться в отель вовремя, чтобы уложить Макса на ночь, но впервые за весь сезон я не чувствую необходимости наверстывать упущенные моменты.

Потому что я видел его всю игру.

Сидя на коленях у Миллер он махал мне в КПЗ каждые несколько минут, пока не отключился в третьем иннинге, заснув у нее на груди. Я почти уверен, что мой ребенок пускал на нее слюни, но она не казалась обеспокоенной. Она просто растирала ему спину пока он дремал, повторно наносила солнцезащитный крем на его маленькое тело когда приходило время, и направляла на него мини вентилятор все девять подач.

Я должен был быть там, когда он проснулся, привыкая к окружающей обстановке, и когда он посмотрел на девушку, которая держала его на руках, его сонная улыбка расцвела.

Он любит ее. Это очевидно по тому, как он смотрит на нее, и по тому как он тянется к ней, когда она рядом. Она приносит ему утешение, которого ему так не хватало, и в равной степени приносит то же самое мне, зная, как хорошо они ладят.

– Кенни, пожалуйста, – умоляет мой брат, следуя за своей любимой тренершей повсюду, проскальзывая между столами, чтобы не отставать от нее.

– Я работаю не на тебя.

– Но это буквально твоя работа – растирать меня.

Кеннеди игнорирует его, прикладывая лед к колену Коди.

– Кенни, – хнычет он, как ребенок, каким и должен быть.

– Вон Сандерсон свободен. Эй, Сандерсон! – кричит она. – Роудсу нужна кое какая помощь.

– Нет…

– Что болит? – спрашивает он, подходя.

Глаза моего брата расширяются. – Ничего.

Кеннеди разражается смехом позади него. – Давай, Исайя. Скажи ему, что ты хотел, чтобы я тебе растерла.

Сандерсон поднимает руки вверх. – Клянусь Богом, если ты скажешь «член», я тут же ууволюс.

– Иисус Христос, – фыркаю я, качая головой, потому что, ну, я совершенно уверена, что это именно то, что собирался сказать мой брат.

– Нет. Боже, нет. Это моя задница.

– Твои ягодицы,  – поправляет Кеннеди.

– Мои ягодицы .

– Запрыгивай.

Сандерсон хлопает по своему столу. – Давай посмотрим.

Исайя бросает на Кеннеди убийственный взгляд и удерживает Вау ее внимание, пока сам залезает на стол Сандерсона задницей вверх.

На ее лице появляется довольная улыбка, когда Сандерсон начинает работать локтем по ягодицам моего брата, но когда Исайя начинает давать тренеру указания и издавать звуки, выражающие дискомфорт, лицо Кеннеди вытягивается.

– Исайя, тебе действительно больно? – Спрашиваю я.

– Да. Ты что, думал, я просил Кенни размять меня только для того, чтобы она потрогала мою задницу?

– Да, – в унисон говорит большая часть зала.