После крестин младенца не оставили у матери, на крестины, кстати, не приглашённую, а отнесли к августейшей его бабке — бездетной и потому совершенно неопытной в уходе за новорождённым. Мальчика, завернув во фланелевые пелёнки, положили в колыбель, обитую мехом черно-бурых лисиц, закрыли двумя одеялами и оставили в жарко натопленной опочивальне под надзором кормилицы и нянек. Из-за этого Павел всю жизнь боялся простуды и всё же часто болел.

Праздник ещё гудел, сверкал и разливался, а по Петербургу уже пополз слушок, что отцом новорождённого является никак не великий князь, а граф Сергей Салтыков — полюбовник Екатерины Алексеевны. Уже известный нам Тургенев писал: «Секретнее ещё всего сказанного говорили старики вполголоса, что Великая княгиня разрешилась от бремени дочерью, одни утверждали — живою, другие спорили, что дитя было мёртвое. Что наскоро было сыскано новорождённое дитя в селе Галичине и заступило место рождённого Великою княгинею».

Когда Екатерина родила Павла, Бестужев доложил императрице, что «начертанное по премудрому соображению Вашего Величества восприяло благое и желанное начало, — присутствие исполнителя высочайшей воли Вашего Величества теперь не только здесь не нужно, но даже к достижению всесовершенного исполнения и сокровению на вечные времена тайны было бы вредно. По уважению сих соображений, благоволите, всемилостивейшая государыня, повелеть камергеру Салтыкову быть послом Вашего Величества в Стокгольме, при короле Швеции».

В «Записки» Тургенева вкралась небольшая неточность: Салтыков не был назначен послом России в Швеции, а был послан в Стокгольм с почётной миссией протокольного характера — известить о рождении наследника шведского короля Адольфа-Фредерика, близкого родственника Петра Фёдоровича, из одной с ним Гольштейн-Готторпской династии.

Правда, кривотолки только ещё более усилились, так как поездка в недалёкий в общем-то от Северной Пальмиры Стокгольм предусматривалась на необычайно долгий для такой миссии срок — более чем на полгода: Салтыков, выехав 7 октября 1754 года, должен был возвратиться лишь на Масленицу, то есть к проводам зимы и началу весны. Но инструкция — инструкцией, а жизнь — жизнью, и получилось так, что в Петербург Салтыков не вернулся. Прямо из Стокгольма его отправили в Гамбург, главой русской дипломатической миссии, куда он и прибыл 2 июля 1755 года. Однако по дороге туда Салтыкова ждал поистине царский приём в Варшаве и ещё более радушный и тёплый у родителей Екатерины в Цербсте, после чего слухи об его отцовстве распространились и по Европе. И, наконец, когда 22 июля 1762 года, через две недели после прихода Екатерины к власти, она назначила Салтыкова русским послом в Париже, прозвучал последний аккорд в признании его необычайной близости к Екатерине.

А Салтыков после Парижа, побывав ещё и посланником в Дрездене, заслужил от Екатерины нелестную характеристику «пятого колеса у кареты» и никогда более не появлялся при дворе, умерев в почти полной безвестности.

Вокруг появления на свет Павла ходило немало слухов. Хочу предложить вниманию читателей одну из легенд, имеющую, впрочем, некую фактологическую основу. Легенда эта имеет прямое отношение к рождению цесаревича Павла. Её воскресил в 1970 году прекрасный историк и писатель Натан Яковлевич Эйдельман, опубликовав исторический очерк «Обратное провидение» — о тайне происхождения Павла I. Разбирая несколько свидетельств о необычных обстоятельствах появления на свет Павла Петровича и приводя те слухи, которыми рождение сопровождалось, Эйдельман рассказывает, что Екатерина родила мёртвого ребёнка, но это сохранили в тайне, заменив его другим новорождённым — чухонским, то есть финским мальчиком, родившимся тогда же в деревне Котлы, возле Ораниенбаума. В ту же ночь семейство отца мальчика — местного пастора и всех жителей деревни, около двадцати человек, под строгим караулом отправили на Камчатку, деревню Котлы снесли и срыли, а затем и запахали место, где она стояла.