— Что? — поразился Карпухин. — Все?

— Она хочет, чтобы эксперты сами доложили, — пояснил Анисимов. — Вон тот, высокий, — майор Агерти, лучший специалист по баллистике в полицейском управлении. Действительно, лучший, это я могу подтвердить, потому что…

Анисимов не закончил фразу — лучший баллистик, выйдя к свидетельской кафедре, начал говорить быстро, эмоционально, размахивая руками и не обращая внимания на судью, которая время от времени пыталась вставить то ли вопрос, то ли замечание.

— Мы с коллегой отождествили пули, как отстрелянные из пистолета системы «беретта», калибр девять миллиметров, — запинаясь и не успевая, переводил Анисимов. — В нашем распоряжении… В общем, они сравнили эти пули с двумя, которые были извлечены из тела убитого. Это разные пули. То есть, в смысле, стреляли из разных пистолетов. Трудно сказать, когда пули попали в стену школы. Это могло быть и тогда, когда был убит Кахалани. А может, раньше.

— Раньше? — переспросил Карпухин. — Почему раньше?

— Они провели эксперимент… — бубнил Анисимов, — отстреляли семь патронов из пистолета, который проходит по делу, как «орудие убийства», ну, это пистолет Гинзбурга… Определенно можно сказать… именно из этого пистолета были выпущены пули, обнаруженные… В общем, получается, что Гинзбург не попал ни разу — обе пули всадил в стену школы.

— Ни хрена… — начал Карпухин и замолчал. Судья никак не выдала своего отношения к информации, разве только приподняла руку с карандашом и изобразила им какой-то знак в воздухе.

— Это те самые пули… Совпадают царапины, еще что-то, я не понял… Вот. А потом мы… они, то есть… исследовали пули, извлеченные из тела убитого… эти пули совершенно определенно не были выпущены из пистолета, который проходит по делу как «орудие убийства»… не совпадают нарезки, царапины, что-то еще, я эти специальные термины не понимаю…

Эксперт закончил тараторить, будто об стену ударился — говорил-говорил и вдруг: стоп. Судья задала вопрос, который Анисимов и переводить не стал, получила быстрый и, видимо, удовлетворительный ответ, после чего Агерти был отпущен. Гинзбург сидел в полном ошеломлении, вообще, как показалось Карпухину, не понимая, на каком он свете.

— Если стрелял не Гинзбург, то кто же, черт побери? — воскликнула судья, и Карпухин удивился, как может официальное лицо так странно выражаться во время процесса. Он, впрочем, сразу понял, что слова эти произнесла не судья, а сидевший рядом Анисимов — перевод для Карпухина успел так слиться с артикуляцией судьи Ализы Амитай, что голос дипломата воспринимался, будто исходивший совсем из другого места, другого пространства… может, из другого мира?

На свидетельскую кафедру поднялся Мейер, и обстановка в зале сразу изменилась. Карпухин не мог сказать, что именно произошло, но его личное ощущение было таким, будто сам воздух более благожелателен к Гинзбургу — стало легче дышать. Странно…

— А это он мне утром рассказывал, — проговорил Анисимов, — но не успел до конца. Ну, сейчас он пока личные данные излагает, вот, видите, предъявляет лицензию, а сейчас судья спрашивает, действовал ли он по согласованию с полицией, это очень важно, поскольку по лицензии у него нет права на самостоятельные расследования уголовных преступлений, а определенные поручения полицейских следователей он выполнять может… Так, с формальностями закончили… Сейчас будет самое… Как здесь говорят: пицуц.

— Взрыв, — механически перевел Карпухин.