— Да, — отрывисто произнес Карпухин. — Все. Подряд. Если можно.

— Я пришел… да, он говорит, что приехал к школе на своей машине… поставил на соседней улице, сделал отметку в рабочем блокноте, мол, в такое-то время начал проверку… судья просит уточнить… семь часов сорок две минуты… подошел к школе со стороны забора, который выходит на пустырь, оттуда хорошо видны ворота, где стоял охранник… проверяемый… и школьный двор тоже отлично просматривался… много детей входило… охранник… Гинзбург… все делал, в принципе, правильно, но не у всех родителей проверял сумки, наверно, знал в лицо, но все равно это нарушение, и я… в смысле Баренштейн… отметил в блокноте. В восемь ноль три… вообще-то я собирался наблюдать до звонка, до десяти минут девятого, а потом подойти к Гинзбургу и обсудить… но в это время… в восемь ноль три, да… к воротам подошел молодой парень с чемоданчиком, с такими сейчас никто и не ходит, я… ну, то есть Бернштейн, сразу обратил на это внимание… и сам этот парень был… похож на араба… смуглый, с усами, и шел мимо Гинзбурга так нагло… кажется, кивнул, но точно сказать не могу… не может. Мне это очень не понравилось, и дальше я действовал согласно инструкции о пресечении террористических актов. Побежал к воротам, чтобы догнать… потому что Гинзбург действовал как-то неторопливо, а парень бежал ко входу в школу, там стояли дети… Я не успел добежать до ворот, когда охранник выстрелил, я этого выстрела не видел, но тут же повернулся и подошел к забору… Парень уже половину пути до входа пробежал, и то, что он убегал, и то, что охранник выстрелил в воздух, и чемодан, который парень вдруг прижал к груди, и вообще весь его вид… В общем, думать тут нечего было… я… Баренштейн, то есть… достал пистолет и выстрелил на поражение, потому что охранник уже дважды стрелял в воздух. Парень бежал, и я выстрелил второй раз, тогда он упал, чемодан, слава Богу, отлетел в сторону, взрыва не произошло, я подумал: хорошо, что все закончилось благополучно.

— Благополучно… — пробормотал Карпухин. — Черт его дери, почему же он…

— Подождите, — отмахнулся Анисимов. — Вот судья как раз этот вопрос задает: что он делал после того, как… Он говорит… Я, говорит, остановился и стал смотреть. Ну, все подбежали, кто-то из учителей обнимал охранника, герой, мол… Все решили, что он террориста и убил — видели, как стрелял, но никто не видел, что не попал. И я… в общем, Баренштейн решил не высовываться, славы, мол, мне не нужно, и если все думают, что охранник герой, пусть так и будет. Я… то есть, Баренштейн, сделал в блокноте запись, что, мол, произвел два выстрела в террориста, действия охранника тоже записал, гнать из охраны таких надо, но пусть решение принимает начальство… Ройтман, то есть. Нашел в траве одну гильзу, вторую не нашел… И ушел, чтобы доложить. Все.

— Все? — поразился Карпухин. — Что — все? Убил человека и спокойно уехал?

— Александр Никитич, — Анисимов положил ладонь на руку Карпухина, — он в то время был уверен, что убил террориста. И не хотел видеть свои фотографии в газетах. Скромный такой, да. Вернулся в фирму, представил отчет, в это время по радио передали первую информацию. Что, мол, школьный сторож по ошибке застрелил электрика.

— Ну! — воскликнул Карпухин так громко, что судья Амитай подняла на него недобрый взгляд и покачала головой. — Ну, — произнес он тише, — так какого хрена этот чертов… не пошел сразу в полицию?

— Сейчас… Судья вызвала Ройтмана, видите? Именно этот вопрос она ему и задает.