|
— Ломай! Бронза осталась бронзой. Она сдерживала сопротивление тела, не давая Шамилю кинуться на арену, но с голосом бронза не справилась. Лргур видел, как напряглись жилы на шее Шамиля, как раскрылся рот — и по серым губам побежали тонкие, кровоточащие трещины — Ломай, да! Ты же мужчина! Бушевали трибуны, приветствуя медбрата. Бешеный водоворот затягивал на дно. Единственная точка покоя в кипящей воронке — бездвижный, кричащий Шамиль. Точка покоя. Точка опоры. Артур стиснул зубы. Выгнулся, опасно подворачивая правый локоть. В плечевом суставе хрустнуло. Медбрат без труда вернул преимущество, но Артур успел подогнуть ногу, упёрся коленом в каменный живот. Сейчас, подумал он. Сейчас… Паук-многоножка боком пошёл по арене. — Ломай, брат! Сделай его! Стадион замолчал. В густой, душной тишине Шамилю вторили новые голоса. Женщины, ребёнок, старик: — Ломай! — Почему ты не застрелился? — прохрипел медбрат. Тиски из гранита. Вопль измученной плоти. — Почему? Надо было бросать сразу. Через себя, как он и собирался. Артур промедлил долю секунды, жалкое мгновение. Теперь было поздно. — Почему? Бедро пронзила боль: чёрная, страшная. Перед глазами распахнулась ночь. В ней вспыхивали колючие звёзды. — Почему?!
00:04 …раз ты просишь…
В ночи под звёздами Артур улыбнулся медбрату. Ты сломал мне бедро? Радуйся. Но сейчас у тебя заняты руки. Переворот, всем телом, с упором на здоровую ногу. Бедро взорвалось адской болью, когда Артур оказался сверху. Лопатки соперника впечатались в ковёр. — Держи, брат! Не отпускай! — Не отпущу, — согласился Артур. Или только подумал? Лицо медбрата побагровело. Артур не душил его. Знал: удушающие — запрещены. Пусть на этом стадионе пахнет коньяком, пусть нет судьи — правила есть правила. Он просто держал, обхватив соперника, сдавив подреберья ногами, сломанной и здоровой, не давая как следует вдохнуть. — Почему?! Артур держал. Молчал. — Почему?.. И еле слышно, задыхаясь: — Отпусти меня… — Хорошо, — согласился Артур. — Раз ты просишь.
01:01 …дети выросли…
— ГОРЕ ТЕБЕ, РАБ НЕПОКОРНЫЙ. ЖЕСТОКОВЫЙНЫЙ!.. Золото хлебного поля — от горизонта до горизонта. Пыль узкого просёлка. Звон летнего зноя. — ИСТИННО ГОВОРЮ: ПРОКЛЯНЁШЬ ЧАС РОЖДЕНИЯ СВОЕГО!.. По просёлку идут трое. Шагают, не торопясь, но и не мешкая: парень в джинсовом костюме и кепке с длинным козырьком, широкоплечий подросток в школьной форме (плоские жёлтые пуговицы, уродливый воротник) и мальчишка лет семи — темноволосый, гибкий, черноглазый. — ВЗЯЛ ТЫ НА СВОИ РАМЕНА БРЕМЯ ТЯЖКОЕ! НЕ УНЕСТИ ДАЛЕКО!.. Парень и подросток ведут беседу. Говорят спокойно, не повышая голоса. Мальчишке скучно. Он то и дело срывается на быстрый шаг, обгоняет, нетерпеливо оборачивается. А из глубин бирюзового омута гремит: — ОТНЫНЕ ИХ ГРЕХ ТВОИМ ГРЕХОМ БУДЕТ… Подросток и мальчик ничего не слышат. Парень в кепке слышит, но пропускает мимо ушей. Так его ученики, бывает, на уроке слушают выговор строгого учителя. Гремит? Пусть себе гремит. — ЗА ГРЕХИ ИХ НА СУДЕ ОТВЕТ ДАШЬ… — А что там, за полем, Сан Петрович? — подросток машет рукой вдаль. Рука бугрится мускулами: грузчику впору. — Очень узнать хочется, да. Парень щёлкает пальцами по козырьку кепки: — Не спеши, Чисоев. |
