Я поднялся на свой верхний этаж. Рана на руке опять начала кровоточить. Но меня больше волновало другое: неужели мое расследование действительно пойдет по совершенно другому руслу? Была ли это случайность — то, что Шнайдер сегодня не вышел на работу? Не слишком ли рано я отбросил версию о шантаже? А может, Фирнер не все мне рассказал?..

8

Можно спать спокойно

Я выпил стакан молока, чтобы избавиться от привкуса хлора во рту, и попытался наложить себе новую повязку, но мне помешал телефонный звонок.

— Господин Зельб, это ведь вы уезжали с РХЗ вместе с Херцогом? Вас что, руководство завода подключило к расследованию?

Титцке, один из последних настоящих журналистов. После того как закрылся «Хайдельбергер тагеблатт», он нашел себе место в «Райн-Неккар-цайтунг», но это был нелегкий хлеб.

— Какое расследование, Титцке? Не обольщайтесь понапрасну. У меня на РХЗ совсем другие дела, и я был бы вам очень благодарен, если бы вы меня сегодня вообще не увидели.

— Однако вам все-таки разумнее было бы сказать мне чуть больше, если вы не хотите, чтобы я просто написал, что видел.

— О своем заказе я при всем желании говорить не могу. Но я попробую устроить вам эксклюзивное интервью с Фирнером. Я сегодня еще буду звонить ему.

Мне понадобилось несколько часов, чтобы поймать Фирнера в перерыве между заседаниями. Он сказал, что версию о саботаже не может ни подтвердить, ни исключить. Шнайдер, по его сведениям, лежал в постели с воспалением среднего уха. Значит, его тоже заинтересовала причина, по которой тот не явился на работу. Он неохотно согласился принять завтра Титцке. Фрау Бухендорфф свяжется с ним.

После этого я попытался дозвониться до Шнайдера. Никто не брал трубку, что еще ничего не значило, хотя и было странно. Я лег в постель, и мне удалось уснуть, несмотря на боль в руке. Проснулся я к вечернему выпуску новостей. Диктор сообщал, что облако хлорного газа уходит в восточном направлении и что опасность, которой на самом деле и не существовало, окончательно минует в течение вечера. Комендантский час, которого, по сути, тоже никто не объявлял, прекращает свое действие в двадцать два часа. Я нашел в холодильнике кусок горгонцолы и приготовил из него соус к тальятелли, которые два года назад привез из Рима. Стряпня доставляла мне удовольствие. Надо же — стоило им объявить комендантский час, как я опять начал готовить.

Мне не надо было смотреть на часы, чтобы понять, что 22.00 уже наступило. На улицах поднялся такой шум, как будто «Вальдхоф» стал чемпионом Германии. Я надел свою соломенную шляпу и отправился в ресторан «Розенгартен». Рок-группа, именующая себя «Just for Fun», исполняла старые шлягеры. В пустых бассейнах фонтана, расположенных уступами, танцевала молодежь. Я в ритме фокстрота продвигался сквозь толпу. Музыке вторил скрип гравия под ногами танцующих.

На следующее утро я обнаружил в своем почтовом ящике бандероль от Рейнского химического завода с заявлением по поводу вчерашних событий, каждое слово в котором было выверено до микрона. Из этого послания я узнал, что «РХЗ стоит на страже жизни» и что одним из важнейших приоритетов его научных разработок является сохранение жизнеспособности немецкого леса. Ну, значит, можно спать спокойно.

К заявлению прилагался маленький пластиковый кубик с запаянным внутри живым семенем немецкой ели. Довольно милая штучка. Я показал кубик коту и поставил на камин.

Потом я отправился погулять по Маннхаймер-Планкен, приобрел по пути недельный запас «Свит Афтон», купил на рыночной площади горячий сэндвич с печеночным паштетом и горчицей, навестил своего турка, торгующего хорошими маслинами, какое-то время наблюдал за тщетными усилиями «зеленых» — установивших информационный стенд на Параде-плац — нарушить мир и согласие между РХЗ и населением Мангейма и заметил среди собравшейся публики Херцога, которому организаторы акции тоже всучили несколько листовок.