Почему же до поездки на остров мне не довелось нигде услышать о кижской земле?

Лишь на третий день пребывания в Кижах, когда промокший, окоченевший от пронзительного северного ветра хлюпал я по размоченной вконец дороге вдоль распаханных полей, мне показалось, что я понял это.

Для того чтобы увидеть кижскую землю, нужно приехать на остров в октябре. Приехать, когда северная осень обнажила редкие кустики, когда берега окружены желтыми поникшими камышами, словно песчаными отмелями, когда скошена рожь и распахано жнивье. Не несется над островом бравурная музыка с экскурсионного теплохода. Вот-вот закончится навигация, навсегда покинутыми выглядят промокшие соборы.

Уже несколько дней я живу в маленькой комнатке плавучей гостиницы — опустевшего, холодного дебаркадера, поставленного у деревушки Васильево, состоящей из двух домов. Бьет в окна дождь-косохлест, гуляет по коридорам ветер. Утром с каким-то остервенелым терпением ловлю прямо с дебаркадера вялых от непогоды плотвичек и окуней. Потом, согревшись в крошечной комнатушке у вахтенной, иду по раскисшей дороге на погост, к соборам.

Уныл остров Кижи осенью. По сумеречному, холодному небу несутся расхлыстанные тучи, ветер гонит от берега до берега стаи ворон. Кочкарник, заросший побуревшей травой, камни, уложенные в длинные гряды, камни на черном распаханном поле. И только подчеркивающие убогость пейзажа — одинокие, сиротливые деревья.

Все острова вокруг, а их несметное множество, одеты густым лесом. Поэтому Кижский кажется среди них особенно неуютным. Словно когда-то, очень давно, расчистили его для грандиозных празднеств и гульбищ и забыли... Кстати, в переводе на русский карельское слово «кижи» означает игрище.

Но вот с небольшого пригорка, на котором в беспорядке разбросаны могилы с полуистлевшими, покосившимися крестами, открывается вид на кижские соборы.

Подхожу почтительно к сложенной из серых камней невысокой ограде. Пусто-пусто вокруг, галки, тревожно крича, крутятся над собором... И вдруг сквозь решетчатую калитку смотрит на меня белый красавец конь. Ветер треплет его длинную гриву, ноздри широко раскрыты. Вот-вот вернется добрый молодец, зашедший в церковь поставить свечку за удачный поход...

— Бумажка есть из Петрозаводска? Нет бумажки — в церковь пустить не могу. Начальство строго наказало без бумажки не пускать.

Дежурная выглядит неприступно.

С сожалением смотрю на церковную ограду.

Видя мое огорчение, дежурная интересуется, откуда я. Разузнав все в подробностях, она смягчается:

— Звоните по телефону в музей. Сначала Сенную спросите. Потом Петрозаводск.

Я долго кручу ручку старенького аппарата. Никакого эффекта. Видно, ветром сорвало провод.

— Как же можно назад-то ехать? Уж покажу красоту нашу...

Она идет в зал за ключами. Видимо, для верности (мало ли чего) с нами идет в церковь и вторая женщина — жена бригадира. Сам бригадир уехал в Петрозаводск за получкой для своей бригады, да, видно, из-за шторма не вернулся.

Поднимаемся по широкому маршу крыльца Преображенского собора. Крыльца это массивно и величественно. Верхняя его площадка покоится на мощных кронштейнах высоко над землей. Оно похоже на трибуну, это крыльцо.

Когда-то перед ним проходили «суемы» — народные собрания, решались мирские дела. Наверное, с этого крыльца подстрекал крестьян к неповиновению Климка Соболев во время знаменитого кижского восстания в 1763 году... Видело это крыльцо и правый суд и беззакония.

В церкви сумрачно, холодно. Паучок уже успел перебросить свои тенета. Провожатые мои наперебой рассказывают о церкви все, что знают. Дежурная еще помнит, когда здесь проходили службы.