Вдруг вдали блеснул луч. Раз, другой. И вот уже заиграл, загулял по побережью прожектор идущего к Кижам корабля.

Еще полчаса ожидания, короткий, резкий гудок, шум винтов за кормой.

Удачный

— Сидеть вам здесь до завтра, — кивнул в нашу сторону дед Андрей, возвратившись с реки. Вода стекала с намокшей одежды и оставляла на крашеном полу темные лужицы. — Экая заверть! Давно такой непогоды не случалось. Вода к самой бане подступила.

Дед вытер мокрое лицо и с сердцем отряхнул у порога свою большую шапку.

Старая бросила вязание и, ворча что-то себе под нос, принялась подтирать заслеженный пол. Мы пригорюнились.

Ветер неистовствовал, метал в маленькое оконце тяжелые пригоршни воды, выл, гремел в трубе раскрошенной глиной. От беспрерывных молний вспыхивало голубым светом запотевшее стекло...

Мы с приятелем выбирались из Заозерских лесов, когда нас застала непогода. Старик ни за что не соглашался перевезти нас через реку. В ответ на все уговоры он рассказывал многочисленные истории о перевернутых лодках и зловещих трясинах на болоте, которыми начинается противоположный берег.

— Нонесь один полковник утоп, бедолага, — вещал дед, усевшись за стол и строго глядя на моего спутника, полного мужчину в военной гимнастерке. — Только от резиновой лодочки клапанов один и остался... А сегодня на реку не суйся! Волна! Да и на болоте тропки не найти. Разлив-то какой! Живо в зыбун угодишь. А лодка у меня одного еле держит. Пусти вас... Только грех на душу...

Задержка была очень некстати. Поезд со станции, расположенной в пятнадцати километрах за рекой, ходил только раз в сутки, но дед был неумолим, да и сами мы понимали, что в такую погоду бессмысленно пускаться через реку в крошечной протекающей плоскодонке.

В избе было тепло. Маленький замызганный самоварчик уже начинал гудеть, а дед наверняка расскажет нам какую-нибудь замечательную быль. Пришлось смириться.

Когда, обливаясь потом и нажимая на золотистый мед, мы подошли к четвертому стакану, на дворе громко залаяла собака.

— Наверно, зверь какой прибрел, — сказал дед.

Но через несколько мгновении сквозь шум дождя и лай собаки мы услышали песню. Старик засуетился:

— Никак, Потапыч двигает...

Накинул на плечи тужурку и выскочил за дверь. Слышно было, как он цыкнул на пса и громко спросил:

— Потапыч, ты?!

— Я, дедок! — уже совсем рядом раздался молодой голос.

Дверь отворилась, и в избу вслед за дедом вошел «Потапыч», парень лет двадцати пяти, в резиновом плаще и в охотничьих бахилах. Из-под намокшего капюшона торчал червонный вихор. Да и все лицо паренька было рыжим-рыжим от множества ярких веснушек. И весь он от этого светился, даже глаза казались блестяще-рыжими.

В руке он держал большой, блестящий от дождя, черный футляр, такой, в каких обычно носят аккордеоны.

Он поздоровался с нами и отстранился от деда, который хотел снять с него плащ.

— Нет, дедок, я на минуту. Спешу! Очень спешу! На свадьбу я, видишь?

Потапыч похлопал по футляру:

— Музыка.

— На какую свадьбу?! — удивился дед Андрей.

— Эх, дедок, дедок! — засмеялся парень, — отстаешь от жизни. В Каменку я собрался. К Феде Рябову. Неужто не слышал, что у него нынче свадьба?

— Слыхал, слыхал, — сказал дед, — да ты бы посидел все ж! Погода-то какая, зальет дощаник.

— Ты, дедок, меня не агитируй. Доставай весла. Говорю — опаздываю.