– У меня кашель, сказал я, – а на дворе ноябрь.

 Повисшая в комнате тишина подчеркнула всю несерьезность отговорки.

 Хьюдж-Беккет мерно покачивал головой над хрустальным стаканом, напоминая китайского болванчика.

 – Боюсь, что ответ будет отрицательным, – добавил я.

 Он поднял голову, спокойно и вежливо разглядывая меня.

 – Это несколько разочаровывает. Я мог бы все же пойти дальше и использовать... скажем... угрозы.

 – Пугайте кого-нибудь другого, – отрезал я.

 – Было мнение, что вы... – Неоконченная фраза повисла в воздухе.

 – У кого? – спросят я. – У кого было мнение?

 Хьюдж-Беккет коротко качнул головой, поставил, пустой бокал и встал.

 – Я передам ваш ответ.

 – И наилучшие пожелания.

 – Удачи, мистер Дрю.

 – Я не нуждаюсь в удаче, – добавил я, – я не игрок, а фермер.

 Он бросил на меня взгляд исподлобья. Менее воспитанный человек на его месте сказал бы: "Катись ты!"

 Я проводил гостя в прихожую, помог надеть пальто, открыл парадную дверь и стал смотреть, как он с непокрытой головой идет сквозь туманную дымку к поджидающему его "Даймлеру" с водителем. Когда под колесами машины захрустел гравий подъездной аллеи, я вздохнул, раскашлялся и вернулся в дом.

 По винтовой лестнице в стиле регентства спустилась Эмма, облаченная в вечерний наряд для пятницы, переходящей в уик-энд: джинсы, клетчатая ковбойка, мешковатый свитер и тяжелые ботинки. Мне пришло в голову, что, если дом простоит достаточно долго, девушки двадцать второго века будут казаться на фоне этих изящно закругленных стен инопланетянками.

 – Как насчет рыбных палочек и телевизора? – спросила она.

 – Сойдет.

 – У тебя опять бронхит?

 – Он не заразный.

 Эмма не останавливаясь проследовала на кухню. Достаточно было провести с ней совсем немного времени, чтобы забыть о стрессах минувшей недели. Я привык к ее внезапным появлениям и резкому неприятию моих ухаживаний в первые несколько часов и давно уже не пытался изменить ситуацию: до десяти она не станет целоваться, до полуночи – заниматься любовью, но, когда начнет, не остановится до субботнего чая. Воскресенье мы проведем в невинных удовольствиях, а в понедельник; в шесть утра, она уедет. Леди Эмма Лаудерс-Аллен-Крофт, дочь, сестра и тетка герцогов, обладала, по ее собственным словам, "характером трудящейся девушки". У нее была постоянная работа без всяких скидок в суматошном лондонском универмаге. Там, на втором этаже, она помогала торговать постельным бельем, хотя это и не соответствовало ее общественному положению. Эмма обладала незаурядными организаторскими способностями и отчаянно боялась сделать карьеру. Причины этого крылись в ее школьных годах, когда в дорогом пансионе для юных высокородных леди она набралась пламенных левых идей о том, что принадлежность к элите определяется мозгами, а работа собственными руками есть самый благородный путь в рай. Ее теперешнее стремление к жертвенности казалось таким же сильным, как и прежнее, принуждавшее ее к годам изматывающей работы официанткой в кафе.

 Вне всякого сомнения, она бы зачахла без работы, но с таким же успехом могла запить или стать наркоманкой.

 Я верил – и она об этом знала, – что способности и неукротимая энергия дадут ей хорошую жизненную подготовку или, по крайней мере, приведут в университет (ибо у нее, кроме пары рук, были еще и мозги), но приучился держать язык за зубами. Эта тема относилась к одной из многочисленных закрытых для мужчин областей, и затрагивать ее означало нарываться на скандал.