У молодого человека с детства проявилась особенная склонность к кухне; он был приписан к замку Виллер-Котре и в течение тридцати лет распоряжался обедами его высочества, который представлял Маглуара своим друзьям как настоящего артиста и время от времени приглашал его для беседы о кулинарии с господином маршалом де Ришелье.

К пятидесяти пяти годам Маглуар так растолстел, что с трудом протискивался в узкие двери кладовых.

Он боялся, что в один прекрасный день застрянет, как ласка из басни Лафонтена в своем амбаре, и попросился в отставку.

Герцог отпустил его неохотно, но с меньшим сожалением, чем испытал бы при любых других обстоятельствах.

Только что женившийся на г-же де Монтессон, он теперь редко приезжал в Виллер-Котре.

Его высочество считал своей обязанностью заботиться о старых слугах.

Он позвал к себе Маглуара и спросил, сколько ему удалось скопить за время службы.

Маглуар ответил, что ему посчастливилось, уйдя в отставку, не испытывать ни в чем нужды.

Герцог настаивал на том, чтобы узнать точный размер его маленького состояния.

Маглуар признался, что у него девять тысяч ливров ренты.

— Человек, который так хорошо кормил меня тридцать лет, — сказал принц, — должен сам хорошо есть до конца своих дней.

И он увеличил ренту до двенадцати тысяч ливров в год, с тем чтобы метр Маглуар мог тратить тысячу ливров каждый месяц.

Кроме того, он разрешил ему подобрать для себя в кладовой замка всю обстановку из старой мебели.

Оттуда и появились узорчатые шелковые занавеси и позолоченные кресла; слегка поблекшие, они сохранили внушительный вид и сумели очаровать Тибо.

К концу первой куропатки и к середине второй бутылки Тибо знал, что г-жа Маглуар была четвертой женой хозяина дома; казалось, эта цифра возвышала толстяка в его собственных глазах.

Впрочем, метр Маглуар сообщил, что он женился на ней не из-за денег, но из-за ее красоты, потому что любил хорошенькие личики и прекрасные тела не меньше, чем старые вина и вкусную еду.

И он решительно прибавил, что, как он ни стар, но, если вдруг его жена умрет, он не побоится жениться и в пятый раз.

Переходя от шамбертена к эрмитажу и чередуя его с силлери, Маглуар стал говорить о достоинствах своей жены.

Она вовсе не была воплощением кротости: нет, совсем наоборот; она несколько мешала своему мужу наслаждаться различными французскими винами; она всеми доступными ей способами и даже физически препятствовала его частым посещениям погреба; со своей стороны, она слишком сильно, на взгляд сторонника простоты стиля, увлекалась тряпками, чепчиками, английскими кружевами и прочей чепухой, входящей в арсенал женщин; она с удовольствием превратила бы в кружевные манжеты на своих руках и ожерелья на своей шее двенадцать мюидов вина, припасенных в погребе мужа, если бы метр Маглуар допустил такое превращение; но, за исключением этого, нет ни одной добродетели, которой бы не обладала Сюзанна; к тому же, если верить бальи, эти добродетели стояли на таких безупречных ногах, что, потеряй Сюзанна одну из них, во всей округе не нашлось бы пары для оставшейся.

Толстяк источал счастье, напоминая кита, выбрасывающего из себя морскую воду.

Но еще до того, как добрый бальи, подобно Кандавлу, посвятил Тибо, словно нового Гигеса, во все скрытые совершенства г-жи Маглуар, красота супруги бальи успела произвести глубокое впечатление на нашего башмачника. Он не выходил из состояния задумчивости во время пути и продолжал мечтать об этой красавице за столом. Он молча слушал — не переставая, конечно, есть — фразы, которые метр Маглуар, счастливый оттого, что нашел столь благосклонного слушателя, непрерывно нанизывал словно бусины жемчужных четок.

Все же, совершив второе путешествие в погреб, после которого язык у него начал заплетаться, достойный бальи уже меньше ценил то редкое достоинство, какого требовал Пифагор от своих учеников.