— Когда Глория сказала Патрису, что вы выехали более часа тому назад, он сразу же подумал, что у вас произошла какая-то поломка, — заявила Мази, взяв за руку внука.

— Да, — сказал Патрис. — В девятом часу все начали волноваться, и я позвонил Глории. Она нас немного успокоила…

Глаза на его совершенно спокойном лице явно что-то скрывали. Конечно, Глория ответила ему, что не видела Элизабет во второй половине дня. Но он никому не сказал об этом, оставив мать и бабушку в беспокойстве о молодой беременной женщине, затерявшейся ночью на дороге. Теперь Элизабет придется изображать невинность перед Мази и мадам Монастье. Лгать и лгать, лгать из вежливости, жалости, любви.

— Я просто как выжатый лимон! — сказала Элизабет.

— Ах! — воскликнула мадам Монастье. — Какая неосторожность отправиться в столь дальний путь в вашем состоянии. Во всяком случае, это так утомительно ездить в Париж на чай! Кругом много народу!

— О, очень много! — сказал Элизабет, и кровь прилила к ее щекам.

Патрис наблюдал за ней критическим взглядом, как бы желая оценить ее актерские способности.

— Наверное, одна молодежь?

— Да.

— Вы расскажите нам…

— Конечно, мама, — сказала Элизабет. — Но сначала я хочу переодеться и причесаться.

— Не спешите, дитя мое, — сказала Мази. — Мы подождем вас, а потом сядем за стол.

Патрис пошел с женой в маленький домик и проследовал за ней в ее комнату. Элизабет сняла шляпку, села на стул и подняла голову. Она была готова к любым оскорблениям.

— Где ты была? — спросил Патрис, закрыв за собой дверь.

— Я не знаю. Я ничего не могу тебе сказать, — прошептала она усталым голосом.

Он вздрогнул, и глаза его засверкали:

— Это было бы слишком легко, Элизабет! Я звонил Глории! Она не видела тебя. Она даже никого не приглашала на чай. Она собиралась пригласить гостей только на следующий понедельник.

— Это правда, Патрис.

— Значит, ты солгала мне?

— Да, Патрис, — тихо ответила она.

— Зачем?

— Я потом тебе объясню.

— Нет. Ты должна все рассказать сейчас! Ответь мне, Элизабет, что произошло? Чем ты занималась весь вечер?

Элизабет посмотрела на мужа умоляющими глазами:

— Оставь меня. У меня нет сил. Ты же видишь!

— Ну расскажи хотя бы в двух словах.

Она покачала головой.

— Завтра, завтра, Патрис.

— Ты беспокоишь меня, Элизабет. Видимо, тебе действительно есть за что упрекать себя, если ты не можешь признаться мне в этом прямо.

— Ничего серьезного. Все очень хорошо.

— Ты не больна?

— Нет.

— Может быть, ты несчастна? Посмотри на меня.

Элизабет посмотрела ему в глаза, в которых было столько смиренной мольбы. Она страдала из-за него, так же как и из-за себя. Ей хотелось высказать ему всю правду, немедленно, прямо здесь, в этой комнате, чтобы как можно быстрее покончить со всем этим страданием. Прорвать нарыв! После этого она бы успокоилась.

Патрис по-прежнему ждал ответа на свой вопрос. У него было такое нежное лицо! Лицо жертвы. Она не могла нанести ему последний удар. Он повторил:

— Ты несчастна?

— Нет, Патрис, — ответила она уставшим голосом.

— Ты любишь меня?

— Да… Но только оставь меня… Пойди к Мази и к маме и скажи им, что я так устала, что легла в постель, отказавшись от ужина.