В свои сорок восемь лет Коллум был изможденным, преждевременно состарившимся мужчиной, все лицо и тело которого испещряли точки въевшейся угольной пыли. Однако Коллум чувствовал себя счастливым человеком. Раз в год он ходил на исповедь, время от времени причащался. Строго исполнял свой долг перед Господом, как предписывал священник, поэтому его жена рожала каждый или почти каждый год. В те годы, когда она не беременела, Коллум как раз и принимал причастие.

— Как идет строительство кораблей, Джимми? — обратился Коллум к младшему Коннору.

— Все отлично, мистер Лири.

— А когда ты собираешься построить собственную яхту?

— Еще не скоро, но обязательно построю. — Поймав взгляд Рори, Джимми широко улыбнулся. — Сказал построю, значит, построю, правда, Рори? — Он обратился к старшему брату, как к признанному для него авторитету.

Рори, тасовавший колоду, посмотрел на брата, и на лице его появилось ласковое выражение, какое появлялось очень редко, пожалуй только тогда, когда он смотрел на Джейни.

— Джимми, твое обучение скоро заканчивается, не так ли?

Теперь Джимми повернулся к Биллу Уаггетту, отвечая на его вопрос:

— Да, в начале года, мистер Уаггетт. Вот этого-то я и боюсь. Вы же знаете, после окончания срока обучения меня могут выгнать.

— Нет, они тебя не выгонят. — Билл Уаггетт поджал губы. — Я слышал, как говорили, что у Бейкера еще не было такого талантливого подмастерья, как ты, Джимми. Ты своими руками творишь чудеса из дерева.

— Ох, ну что вы. — Джимми отвел взгляд и сжал губы, чтобы подавить выражение удовольствия на лице, вызванное словами Билла. Затем он снова посмотрел на Билла и продолжил уже с тревогой на лице: — А знаете, что я вам скажу? Если бы старый Бейкер увидел, чем я сейчас занимаюсь, то я не смог бы даже обучение закончить.

— Ты говоришь об игре? — Рори перестал тасовать колоду.

Джимми кивнул.

— Точно. Повесили даже объявление. Разве я тебе не говорил?

— Нет, не говорил. А что еще за объявление?

— В нем говорится, что любой, кого застанут за игрой в карты в воскресенье, лишится работы. Увольнять будут даже тех, кто не донесет об этом.

Рори швырнул колоду на стол.

— Это точно?

— Клянусь тебе, Рори.

— Господи! — Рори обвел взглядом мужчин за столом, они тоже смотрели на него и молчали, пока молчание не нарушил его отец.

— Человек не знает, для чего он рожден, сынок. — В голосе отца прозвучало легкое недовольство. Затем Пэдди обратился к Биллу Уаггетту: — Что ты мне рассказывал позавчера о том, как работал на производстве соды?

— Ах, об этом. Ну, — Билл устремил взгляд на Рори, — там и вовсе дыхнуть было нельзя. Опоздал на несколько минут — получи штраф, а уж если опоздал на пятнадцать минут, что случалось особенно зимой, когда тяжело было пробираться по снегу на работу, то тогда удерживали аж четверть дневной платы. Если кто-то осмеливался говорить о работе за пределами фабрики, то на первый раз его штрафовали на десять шиллингов, а на второй раз и с работы выгоняли. Вот так вот обстояли дела. А если кто-то прикрывал опоздавшего, то и его штрафовали на ту же сумму, что и опоздавшего. А не дай Бог сказал что-то непочтительное мастеру, тут же следовал штраф. Я не смог так работать, был вынужден бежать оттуда. Твой отец правильно сказал, Рори: человек не знает, для чего он рожден. Ты вот стал сборщиком квартплаты, и это заслуга твоего отца, который создал условия, чтобы ты научился читать и писать.