Он опускается на колени. Он не поднимает на меня глаз. Он напуган до смерти. Он знает, что я пришел убить его. Плечи его содрогаются. Я вижу, что он начинает ныть. Он шмыгает своим сопливым носом. Меня это выводит из себя. Я пинаю его в живот. Я пинаю его по ногам. Я пинаю его по почкам. Он падает и закрывается от меня руками.

— Ублюдок!

Я пинаю его по печени.

— Чертов извращенец!

Я пинаю его в живот.

— Мразь!

Я переворачиваю его ногой на спину.

Глаза у него закрыты. Он зажмуривает свои мерзкие маленькие глазки. Всхлипывает и трясется.

— Посмотри на меня!

Он мотает головой.

— Посмотри на меня, дрянь!

— Пожалуйста… — Умоляет он и открывает глаза.

— Заткнись! — Кричу. — Заткнись и поднимайся!

Он мотает головой. Я наставляю на него пистолет.

— Поднимайся, я сказал! — Повторяю сквозь зубы.

Он медленно встает. Я хватаю его за ворот рубашки, разворачиваю и прижимаю мордой к стене. Я держу его за волосы и сильно прижимаю к стене. Я прижимаю его так, чтобы ему нечем было дышать. Я прижимаю его, чтобы ему было больно. Я оттягиваю его за волосы и бью о стену головой.

— Ты помнишь, как ты это делал, ублюдок?!

Он всхлипывает. Все его тело содрогается от страха и плача. Все его здоровое толстое тело содрогается.

— Эрик, прошу тебя… — мямлит он.

Я не могу разобрать, что он говорит, потому что держу так, что его губы плотно прижаты к стене.

— Ты помнишь, как вам было весело, урод?!

Он опять пытается что-то сказать. Я оттягиваю его за волосы.

— Прошу тебя, — сквозь слезы произносит он. — Сжалься надо мной! Я раскаялся в том, что делал. Мне очень стыдно за все это…

— Стыдно?! — Меня просто бесят его слова. Меня просто разрывает от них на части. — Стыдно, мать твою?! Ты раскаялся?! Ты, грязный сукин сын, мерзкий педофил, раскаялся?!

— Да! — Рыдает он. — Я был на исповеди! Я хожу в церковь. Я каждый день молю бога, чтобы он простил меня! Эрик, мне очень стыдно за то, что я делал…

Его слова о боге и раскаянии приводят меня в ярость. Я не верю в бога. Потому что поверить в него — значит признать, что существование таких ублюдков как Дэвид Стоун, Макс Уитмен, Гарри Паркер, Виктор Фёрт и этот жалкий толстяк Уоррен Стимен, может быть оправдано. Поверить в бога — значит принять, что такие уроды могут получить прощение, что они могут иметь право на раскаяние. Нет, я не верю в бога, и слова этого грязного извращенца просто выводят меня из себя.

Я разворачиваю его и смотрю на него в упор. Я приставляю револьвер к его мерзкой заплаканной роже.

— Что ты сказал? Что ты сказал о прощении? — Говорю, сжав зубы.

— Я раскаиваюсь, — мямлит он. — Я прошу господа, чтобы он простил меня. Я знаю, что Господь любит всех нас. Он дарует прощение, если мы раскаиваемся. Я хожу на исповеди. Я молюсь каждый день… — Он шмыгает носом. — Эрик, будь милосердным! Прошу, прости меня!

— Милосердным?! — Я срываюсь на крик. — Ты говоришь мне о милосердии, ублюдок?! — Я делаю глубокий вдох. — А ты рассказал богу, что вы делали со мной?

Он кивает.