Изменить размер шрифта - +
Много раз, — он сел напротив и уставился на меня.

Я весь вытянулся, потому что ощущение было такое, что он смотрел мне не в глаза, а в самую душу, и говорил все это кому-то, кто существовал только в глубине моего сознания.

— Первый раз, когда мне было двенадцать. Он сначала сделал это с ней. А потом сказал, чтобы я тоже. А если я отказывался, он избивал нас. И я сначала думал, пусть лучше бьет меня. Но он начинал бить и сестру. Поэтому я делал, как он говорил. У меня просто не было выбора. Я не мог поступить иначе. Я не мог ничего сделать. Господи! Мне же было двенадцать лет! Что я мог… — он остановился, закусил нижнюю губу и замолчал на несколько минут.

Я не знал, что сказать. Я был раздавлен и размазан со всем своим психиатрическим опытом и образованием. Я был чисто по-человечески впечатан в белую стену этой тесной комнаты. У меня ком стоял в горле, так что говорить было невозможно. Я смотрел перед собой и больше не видел жестокого малолетнего убийцу. Не то чтобы теперь я мог оправдать Эрика, просто то, что он сделал, уже не казалось преступлением. Он больше не был для меня преступником. Теперь передо мной сидел маленький мальчик, которому страшно не повезло в жизни, который в самом невинном возрасте попал в мясорубку, беспощадно перемоловшую все светлое, что в нем было. Вместо жестокости я видел теперь только трагедию без начала и без конца. Мне вдруг захотелось подойти к Эрику, обнять его, положить руку ему на плечо и сказать, что все еще может быть нормально. Но, во-первых, я прекрасно знал, что нормально ничего уже быть не может, а, во-вторых, я не мог не то что оторваться от стула, я не мог даже пошевелиться. Но, как выяснилось, это была далеко не вся история, и через несколько минут Эрик продолжил.

— Потом мама забрала Дженни. А я остался. Я не знаю, почему она это сделала, — он закрыл глаза ладонью, сжал зубы и выдохнул. — По пятницам к нему приходили друзья. Они напивались. А потом приводили меня в эту комнату внизу. Я ненавижу пятничные вечера, — он вновь посмотрел мне прямо в глаза, уткнулся в ладонь и продолжил. — Потом меня отсылали к себе. Когда они уходили, он, бывало, снова звал меня. А если я не приходил… — Стоун вздохнул и поднял голову к потолку. — В общем, я приходил. И он снова мог делать это. Или бил меня. Когда бил, было не так уж плохо. Я даже думал, хоть бы он снова избил меня…

Эрик продолжал говорить, а мне хотелось закричать, чтобы он замолчал. Я уже все понял, и мое сердце просто разрывалось. Мне хотелось, чтобы парень остановился, но я сам вызвал этот поток, и теперь обязан был принимать все таким, как есть.

— И вот в один такой вечер, после того как его друзья ушли, я пошел к нему в комнату. Снял со стены ружье, открыл ящик, где он хранил патроны. Ключ я украл раньше. Я зарядил ружье и спустился вниз. Когда я вошел, он сидел ко мне спиной в своем кресле. Он крикнул, чтобы я убирался. А я просто подошел и наставил на него ружье. Потом в газетах писали, что я смотрел ему в глаза. Да мне насрать было на его глаза! Я спустил курок сразу, как оказался перед ним. И знаешь что, Миллер? — Он снова посмотрел на меня, пронизывая остатки того, что еще позволяло мне держаться, своими серо-зелеными глазами, и почти шепотом добавил. — И знаешь, если бы все вернуть назад, я бы снова сделал это. Только раньше.

Да я бы и сам пристрелил ублюдка, подумал я про себя.

Быстрый переход