— О, Лоуренс, не говори глупости. Конечно же, любая администрация согласится с пьесой, если ты её поддержишь.

Ему польстила её вера в его могущество. Верно и то, что он мог, вероятно, заставить администрацию — не любую администрацию, например не Ширмана, — поставить даже неприбыльную пьесу, объявив (подумал он с некоторым высокомерием), что готов взять на себя весь риск и возместить потери. И в этот момент он увидел себя, делающего великолепный жест, просаживающего тысячи коту под хвост, чтобы Розамунда продолжала смотреть на него так, как смотрит сейчас. Для чего он женился на ней, если не для того, чтобы выполнять все её прихоти, пусть и безумные?

— Ты действительно так увлечена всем этим?

— О, Лоуренс!

— Ты — ведьма, — сказал он. — Не думаю, что существует такая глупость, которую ты не смогла бы меня заставить сделать.

— Разве?

Её улыбка дразнила и манила.

— Не обещаю.

— О, ну пожалуйста. — Она вытянула руки, отталкивая его. — Сначала пообещай!

— Хорошо. Обещаю.

— Любимый… Клод будет так рад, бедный мальчик.

— Проклятый Клод. Я делаю это не для него. Я делаю это для тебя.

На сей раз в её смехе слышались одновременно триумф и восторг. Он походил на торжествующее арпеджио на арфе. И Харвелл решился: он готов выставить себя дураком, но и цель того стоила — оправдать своей властью её веру в него и её гордость.

— Ты балуешь меня, дорогой.

— Я для чего ещё я здесь?

Да, ради всего святого! Если есть что-нибудь в мире, чего желает его жена, он даст ей это. Она может показать всему миру, что не нуждается в помощи Уимзи и Джуда Ширмана. Ширман! Скупой йоркширский торгаш со сжатыми губами, который перемусолит каждый медяк, прежде чем потратит. Неудивительно, что обе жены нашли его невозможным. Женщины любят, когда мужчины щедры: им нравится отвечать капитуляцией на капитуляцию.

— Теперь довольна?

— Ужасно! Да, но нет, любимый, не сейчас. Отпусти. Я должна написать Клоду.

— Он может подождать до завтра. Проклятье, ты можешь просто позвонить ему. Оставайся, где сидишь. Он не желает тебя так, как хочу я. Или, возможно и желает, но не получит.

— Бедняжка Клод! — сказала Розамунда, выбрасывая из мыслей поэта под аккомпанемент ещё одного арпеджио из смеха. Она позволила Харвеллу вновь посадить себя к нему на колени, но затем быстро спрыгнула, воскликнув:

— О, Лоуренс, мы должны вести себя прилично. Там официант пришёл убрать кофе.

— Проклятье! — пробурчал Харвелл. Он отпустил её и поспешно взял газету. Розамунда стояла перед камином у зеркала, поправляя волосы. Вошёл официант, прикреплённый к их квартире, и бесстрастно собрал посуду.

— Что-нибудь ещё на этот вечер, сэр?

— Нет, спасибо. Скажите камердинеру, что завтра мне будет нужен коричневый костюм.

— Очень хорошо, сэр.

Официант вышел.

— Ну, спасибо небесам за эту квартиру с гостиничным обслуживанием, — сказал Харвелл. — Уж если он ушёл, то ушёл. Можешь вернуться.

Розамунда покачала головой. Перерыв сбил настроение.

— Хочу немедленно позвонить Клоду. Он так долго ждал.

— Ещё несколько часов не причинят ему боли.

— Нет, позор заставлять его ждать. Не будь таким эгоистом, дорогой.