|
А ведь эксперты смотрели на нее глазами профессионалов, привыкших и к подделкам, и к случайным совпадениям. Не удивительно, что эта редкая похожесть поразила и А. П. Стогорского, который был все же не криминалистом, а музыкантом, и поэтому воскликнул «Эврика!» там, где криминалист лишь осторожно заметит: «Не исключено, однако нуждается в проверке».
Из архива Баха в Лейпциге прислали еще несколько рукописей, относящихся примерно к тем же годам, когда создавались виолончельные сюиты. И вот тщательное сличение их с «подследственной» рукописью позволило обнаружить ряд существенных различий, заметных только для профессионала: иными были у Баха знаки повторения, ключа, размера, иной — значительно более быстрый — темп письма. Принадлежность рукописи сюит самому композитору эксперты категорически отвергли, но сделали вывод, что переписчик старательно подражал оригиналу. По добросовестности, с которой это делалось, можно было предположить, что переписчицей была любящая жена. Впрочем, это относилось уже к области житейских догадок и никакими объективными данными не подтверждалось. Следствие по «делу» Баха имело интерес не только для музыкантов, но и для самих криминалистов. Оказалось, что положение об индивидуальности почерка, о невозможности точно воспроизвести чужой почерк остается в силе и для нотного письма, хотя оно существенно отличается от письма словесного или цифрового. Оказалось, что подделка невозможна и здесь, даже при очень сильном старании. Оказалось, что любой знак, выполненный рукой человека, может быть в принципе объектом криминалистического исследования, ведущегося по правилам современной графической экспертизы. Этот вывод подтверждается также опытом экспертиз на материале старинных текстов. Хотя в прошлом веке техника письма была иной, чем сейчас, все же методика криминалистического исследования, разработанная применительно к современному письму, оказывается приемлемой для подтверждения или исключения авторства документов столетней давности. Коли уж снова зашла речь о почерке, хочется рассказать про интересную экспертизу, которую проводили несколько лет назад во Всесоюзном институте криминалистики. Это как раз и была экспертиза старинных текстов. За помощью обратились тогда историки. Одного из ученых заинтересовала давняя легенда, касавшаяся смерти императора Александра I. «Властитель слабый и лукавый, плешивый щеголь, враг труда, нечаянно пригретый славой», умер в 1825 году, в Таганроге, по пути в Крым. Его смерть послужила сигналом к выступлению декабристов. Старший брат умершего императора Константин отрекся от престола. На картечи и виселицах утвердился кровавый режим Николая Палкина. А в народе пошла гулять молва, что вовсе Александр не умер, просто проснулась в нем совесть, и он тайно покинул трон, «ушел от мира» под именем старца Федора Кузьмича. Утверждали даже, что он долго еще жил в Сибири, умер только в 1864 году и был похоронен в Томске. Нельзя сказать, что эта легенда воспринята всерьез кем-либо из историков прошлого и нынешнего века. Она не принадлежала к числу тех загадок, вокруг которых не умолкают споры, ломаются копья и плодятся диссертации. Но все же время от времени о ней мельком вспоминали в специальных изданиях, а однажды, в 1907 году, весьма почтенный «Исторический вестник» даже воспроизвел автографы легендарного старца — какие-то записочки, отдельные буквы, адрес на конверте… Решили сличить эти «реликвии» с подлинной рукописью Александра. Дело было нелегким. В руках криминалистов оказался не образец свободного, непринужденного письма императора, а часть официального документа, исполненного парадным, вычурным шрифтом. Старец же тяготел к церковнославянскому письму, хотя не чурался и форм письма светского. Рукописи сфотографировали, и сильно увеличенные фотоснимки подвергли графическому исследованию. |
