– Следовательно, вы стали свидетельницей убийства…

– Я побоялась об этом рассказывать, мне ведь было всего одиннадцать. Полицейские решили, что на бабушку напал кто‑то чужой, даже арестовали одного человека из соседней деревни. Я продолжала ходить в школу, тетя – та самая, что убила бабушку, – переехала в наш дом и заботилась обо мне, не подозревая, что мне все известно. Меня мучили сомнения: с одной стороны, пострадал невиновный, с другой – мне пришлось бы выдать члена собственной семьи.

– И как же вы разрешили эти сомнения?

– Никак, пока не приехали родители. Я все им рассказала. Они тут же отвезли меня в Пемуко, где находился суд, и велели все по секрету пересказать судье. Потом тетя Джейн увезла меня в Соединенные Штаты. Когда я уже находилась в безопасности, дело возобновили, родители выступили свидетелями вместо меня, и тётя тут же созналась.

Можете себе представить, какую бурю негодования это вызвало в городке, а поскольку нас и так многие недолюбливали, родители продали то немногое, что было, включая гробы, и навсегда покинули это место. Я тоже никогда больше там не бывала.

– А ваша тетя… что стало с ней?

– Умерла. В тюрьме она пробыла недолго, не знаю почему, и умерла довольно молодой, у нее было что‑то с почками. Я часто вспоминала ту малышку, которая сосала грудь, невольную и несмышленую свидетельницу убийства, совершенного матерью…

– Ваш первый роман основан именно на этих фактах…

– Да. Когда я начала писать, то сразу поняла, что, если не освобожусь от этой истории, воображение навсегда останется прикованным к земле. Тогда я выдумала Памелу Хоторн – именно она стала той девочкой на руках у матери… Правда, действие происходит в Сан‑Франциско, а не в Хенераль‑Крусе, то есть антураж совсем другой.

– Вы получали какие‑нибудь известия о той малютке, вашей кузине?

– На что вы намекаете? (Она лукаво улыбается.)

– Итак, в одиннадцать лет вы переехали в Сан‑Франциско. А ваши родители?

– Они обосновались в Индии, но не подумайте, что где‑то в Дели, по постоянному адресу, в доме с телефоном и все такое… Они бродяжничали, жили в пансионах, монастырях, иногда ночевали на улице, все больше и больше увлекаясь мистицизмом. Для продавщицы из захолустного городка на юге Чили все было в диковинку, и она проникалась идеями своего мужа. Иногда они забирали меня к себе, и мы скитались уже втроем. Отсюда моя привычка ходить босиком…

– Чувствовали ли вы себя брошенной?

– Конечно. Думаю, это и привело меня к выводу, что у женщин ничего своего в жизни не бывает. Я часто спрашивала себя, почему для Кафки чувство ничтожности, с детства внушенное ему отцом, обернулось чем‑то достойным и плодотворным, а для меня нет…

– Что вам особенно запомнилось в Индии?

–Самые яркие впечатления связаны у меня с Непалом. Помню, меня привели посмотреть на Кумари, единственную в мире живую богиню. Эта девочка живет во дворце в Катманду и несколько раз в день показывается за зарешеченным окошечком своих покоев, довольно высоко над землей. Я ни за что не хотела уходить, пока она не появится, и меня поразило, что она примерно моего возраста. Она махала рукой, а я всматривалась в ее глаза – глаза богини и в то же время пленницы. Ее увезли из дома совсем маленькой, воспитывали не как обычного человека, а как бессмертное, всеми почитаемое существо. Одно из обязательных требований при отборе – отсутствие ссадин и шрамов на теле, потому что, согласно тамошним верованиям, избранницей может стать лишь та, которая за свою жизнь не потеряла ни капли крови.