Я, словно волчица,

от стаи сбежала

в горы. Я устала

от плоской равнины.

У меня есть сын, плод любви, незаконной

любви.

Я, словно волчица, брожу в одиночку, и стая

мне смешна. Все, что я добываю, –

мое, и никто мне не нужен, у меня работящие руки, и мозг пока служит.

Сын, а потом уже я, а потом – будь что будет.

Альфонсина Сторни .

Из сборника «Волнение роз»

Было уже четыре, а я добралась только до девяностой страницы, и вдруг меня словно толкнуло к телефону: я должна немедленно поговорить с Томасом Рохасом. Поскольку сегодня суббота, в офисе никого нет. Ладно, по крайней мере, не доставлю секретарше удовольствия ответить мне отказом. Я со злостью подумала, что секретарши всех важных особ одинаковы: они считают, что, отказывая, приобретают определенный статус, становятся более значительными. Дома трубку сняла Хеорхина и любезно сообщила, что ректор проводит выходные в Качагуа. Дозвонившись до побережья, я услышала голос Аны Марии Рохас: папа играет в теннис и будет примерно через час. Я попросила перезвонить мне.

Наконец через полтора часа на другом конце линии раздался взволнованный голос ректора:

– Роса! Это я… Какие‑нибудь новости?

– Успокойтесь, пока нет, но мы на правильном пути. Мне нужна ваша помощь. Напрягите память и постарайтесь вспомнить, где и как вы познакомились с Кармен тогда, в 1983 году, в Мексике?

– Роса, вы с ума сошли! Я играл в теннис, вернулся усталый, собирался принять душ, мне передали вашу просьбу… Чего только не пришло мне в голову… Завтра я должен присутствовать на заседании Высшего совета, а тут вы со своими вопросами. Вы бы еще спросили, какой цвет предпочитала моя жена… Я думал, что‑то срочное…

– Вы не понимаете, господин ректор, и я не могу объяснить вам всего по телефону, но это действительно срочно. Еще раз прошу, напрягите память и помогите мне: где вы впервые ее встретили?

– В баре, где‑то в районе Койоакана. Меня привел туда один мой приятель, чилийский эмигрант, он нас и познакомил.

– Что делала Кармен, когда вы пришли в бар?

– Танцевала. Одна танцевала на столе, музыка гремела во всю мощь, а посетители– в основном там собираются люди искусства – ей хлопали. Не удивляйтесь, Роса, помните, я вам говорил, что она немного ненормальная…

– Вот‑вот, ненормальная! Вам ведь именно так сказали, верно? Я имею в виду, в тот вечер?

– Странно, что вы меня об этом спрашиваете… Да, мой приятель, который нас познакомил, сказал именно так. А откуда вы знаете?

– От вашей дочери…

– Ну тогда понятно… Да, мне сказали, что она ненормальная, а я не мог отвести взгляд от ее ног, пока она танцевала… Нас было несколько мужчин, я это хорошо помню, мы стояли сзади, прислонившись к стене, бар был маленький, и не отрываясь смотрели на нее.

– А во что она была одета?

– Вы слишком многого от меня требуете.

– Не во что‑то красное?

Он медлит, а дорогостоящие минуты бегут.

– Теперь, когда вы сказали… Да, в красное. Но я лучше запомнил ее ноги… У нее были чулки… как у балерин Тулуз‑Лотрека, представляете?

– Ажурные, похожие на трико, из ромбиков?

– Да. Не знаю почему, но я не могу забыть эти чулки… А зачем вам такие подробности?

– Я потом объясню… И последний вопрос: что вы делали, когда она кончила танцевать?

– Я ушел с ней, но это, по‑моему, уже не должно вас интересовать, Роса.