По мнению хромого Александра Конклина, Уэбб не только совершил предательство, но и обманул его лично, что было воспринято им как оскорбление.

Судьба жестоко обошлась с Алексом. Из-за протеза ноги, который, несмотря на все старания хирургов, ему придется волочить до конца дней своих, он стал инвалидом. Блестящая в прошлом карьера была безнадежна загублена. В личной жизни — беспросветное одиночество, этот удел всех, кто беззаветно служит идолу в облике секретных служб, не привыкших отвечать взаимностью на преданность им. Оценивая пройденный путь и выпавшие на его долю мытарства, он не мог признать за кем бы то ни было право на дезертирство. Разве кто-нибудь отдал столько, сколько он, их общему делу?

Так некогда близкий друг Алекса Дэвид Уэбб стал его злейшим врагом Джейсоном Борном. Конклином овладела навязчивая идея: он помог создать миф о Борне, он же и покончит с ним.

Первую попытку расправиться с Уэббом Алекс предпринял в Париже. Во исполнение своего замысла он нанял где-то на окраине этого города двух наемных убийц. Но план его провалился.

Дэвид вздрогнул при воспоминании о том, как он увидел в прицеле своего оружия фигуру хромого Конклина, который после своего поражения улепетывал прочь, припадая на одну ногу.

О втором покушении на свою жизнь Дэвид мало что помнил. Возможно, ему и не удастся никогда вспомнить все подробности. Местом действия тогда стала принадлежавшая «Тредстоун» конспиративная квартира на Семьдесят первой улице в Нью-Йорке. Конклин придумал хитроумную ловушку, которая не сработала только благодаря героическим усилиям Уэбба и его безумному желанию выжить, а также, как ни странно, из-за присутствовавшего там Карлоса, или Шакала.

Позднее, когда выяснилось, что «предатель» никого не предавал, а страдал потерей памяти — психическим заболеванием, которое называется амнезией, — Конклин ощутил раскаяние. Во время медленного, длившегося много месяцев выздоровления Дэвида в Вирджинии Алекс неоднократно пытался повидаться со своим прежним другом, объясниться, рассказать, что побудило его действовать так, и попросить прощения.

Однако Дэвид не мог простить его.

— Если он когда-либо переступит порог моего дома, я убью его, — сказал он тогда.

Что же изменилось в моем отношении к нему теперь? — думал Уэбб, ускоряя шаг. По-видимому все дело в следующем: какой бы ни была вина Конклина, каким бы двуличием он ни отличался, немногие из разведчиков могли бы похвастаться такой проницательностью и такими источниками информации о преступном мире, которыми обладал он после долгих лет службы.

Дэвид не вспоминал о Конклине много месяцев. Но когда однажды Уэбб неожиданно рассказал о нем, Мо Панов тут же вынес свой вердикт:

— Я не могу ему помочь, поскольку сам он этого не хочет. Он будет тянуть свою сивуху до тех пор, пока не преставится, что было бы для него лишь благом. Признаюсь, я удивлюсь, если он дотянет до своей отставки в конце этого года. Хотя не исключено, что на него в последний момент наденут смирительную рубашку и приведут его в норму. Клянусь, мне не понять, как может он в таком состоянии каждый день ходить на работу. Пенсия же обрекает человека на жалкое существование — вот самая мудрая мысль, высказанная когда-либо Фрейдом.

С тех пор как Панов произнес эти слова, едва ли прошло и пять месяцев. Конклин все продолжал трудиться.

— Прости меня, Мо, но мне безразлично, что там с ним будет, — заявил тогда Моррису Уэбб. — На мой взгляд, он давно уже умер.

Относительно Алекса я был не прав, подумал Дэвид, взбегая по ступенькам величественного викторианского стиля крыльца. Конклин и в пьяном виде не терял головы и, хотя и насквозь пропитался спиртом, сумел сохранить источники информации, которые раздобывал всю жизнь, отданную служению призрачному, беспощадно отринувшему его миру. В его активе немало было обязанных ему людей, и все они из страха перед ним регулярно платили долги.