— В чем дело, Дикки? Что еще случилось?

Мои обеты молчания никогда не были прочны; всегда я разоблачал перед ней мысли, которые предпочел бы скрыть.

— Что случилось? Мне сказали, что Франсуа в Бресте.

— Кто тебе это сказал?

— Адмирал Гарнье.

— Что Франсуа в Бресте? Ну а дальше что? Какое это имеет к тебе отношение?

— Это имеет ко мне то отношение, что он жил в двух шагах от Моргá и ему было очень легко встречаться с тобой.

— Очень легко, настолько легко, что, если хочешь знать, он бывал у меня. Это тебе неприятно?

— Ты мне не писала об этом.

— Ты уверен? А мне казалось… Во всяком случае, если я не писала, так только потому, что не придавала этому никакого значения, да так оно и есть.

— Я другого мнения. Мне рассказали еще, что он состоял с тобой в тайной переписке.

На этот раз Одиль утратила свою безмятежность. Мои слова, видимо, потрясли ее; в первый раз в жизни я увидел на ее лице такое выражение.

— Кто тебе сказал?

— Миза!

— Миза! Какая подлость. Она солгала. Она показала тебе письма?

— Нет, но для чего ей было придумывать такую историю?

— Не знаю… Я ничего не знаю… Из ревности…

— Ты грезишь наяву, Одиль.

Мы приехали домой. Одиль поздоровалась с прислугой, найдя для каждого свою чистую, обворожительную улыбку. Потом она пошла к себе в комнату, сняла шляпу, посмотрела на себя в зеркало, чтобы поправить волосы, и, видя, что я стою позади, устремив пристальный взгляд на ее отражение, улыбнулась и мне тоже.

— Ну и Дикки! — сказала она. — Нельзя уехать на неделю, чтобы его не начали обуревать черные мысли… Вы неблагодарный субъект, сударь, вот вы кто! Все время я не переставала думать о тебе и сейчас представлю тебе доказательства. Дай-ка мой саквояж.

Она открыла его и вынула маленький пакет, который протянула мне. Это были две книги, «Reveries d’un Promeneur solitaire» и «Chartreuse», обе старинного издания.

— Но, Одиль… Спасибо… Это такая редкость… Как тебе удалось достать?

— Я производила раскопки на улицах Бреста, сударь. Мне хотелось привезти вам что-нибудь интересное.

— Значит ты была в Бресте?

— Ну конечно… Ведь это так близко от меня… Там стояло сторожевое судно… А я уже десять лет мечтаю увидеть Брест… Так ты даже не хочешь поцеловать меня за мой подарок? Это меня-то, которая так рассчитывала на успех?.. Я так измучилась, пока нашла их… Это такая редкость, Дикки… Все мои сбережения ушли на них…

Тогда я поцеловал ее. Я испытывал по отношению к ней такие сложные чувства, что сам плохо понимал себя. Я ненавидел ее и обожал. Я считал ее невинной и виновной. Жестокая сцепа, которую я готовил ей, превратилась в дружескую, интимную беседу. Весь вечер мы проговорили о предательстве Мизы, как если бы разоблачения, которые она мне сделала (и которые, без сомнения, соответствовали действительности), касались не меня и Одиль, а какой-то дружественной нам четы, счастье которой мы взялись охранять.

— Надеюсь, — сказала мне Одиль, — что ты не будешь с ней больше встречаться.

Я обещал.

Я так никогда и не узнал, что произошло на другой день между Одиль и Мизой. Объяснились ли они по телефону? Или Одиль пошла к Мизе? Я только знал, что в подобных случаях Одиль была беспощадна и не колеблясь рвала отношения. Это было одно из проявлений того почти необычайного мужества, которое так восхищало и в то же время шокировало мою унаследованную от предков молчаливую сдержанность.