Когда мы вышли, он сказал мне резко:

— Что это, черт возьми, за деловые свидания в субботу вечером? Удивительная идея! Ведь ты прекрасно знаешь, что это приемный день Елены и что я люблю засиживаться у нее поздно.

— Но я никому не назначала деловых свиданий, Филипп. Я просто хотела уйти.

— Что за история! — изумился он. — Ты больна?

— Нет, но я не хочу этих Вилье во время нашего путешествия. Я не понимаю тебя, Филипп. Ты знаешь, что для меня все удовольствие этой поездки в том, чтобы провести несколько дней с тобой вдвоем, а ты приглашаешь людей, которых едва знаешь, которых видел один раз в жизни в Марокко.

— Какая страстность! Я не узнаю мою Изабеллу! Но ты ошибаешься, Вилье вовсе не люди, которых я едва знаю. Я провел с ними две недели. Я помню очаровательные вечера у них в саду в Марракеше. Ты не можешь представить себе, какой у них прелестный дом: бассейны, фонтаны, четыре кипариса, запах цветов. Соланж Вилье обладает изысканным вкусом. Она так чудесно устроила этот уголок: ничего, кроме марокканских диванов и больших мягких ковров. Нет, с ними я сошелся гораздо ближе, чем с многими парижскими друзьями, которых встречаю три раза за зиму на обедах.

— Что же из этого следует, Филипп? Может быть я и ошиблась, но предоставь мне путешествие. Оно было мне обещано, оно мне принадлежит.

Он со смехом опустил свою руку на мою и сказал:

— Хорошо, сударыня, вы получите ваше путешествие.

* * *

На другой день, когда мы пили кофе после завтрака, г-жа Вилье протелефонировала Филиппу. Я поняла по его ответам, что она говорила с своим мужем, что он одобрил ее проект и что оба они поедут с нами в Швейцарию. Я должна признать, что Филипп не настаивал и даже старался отклонить Вилье от задуманной поездки. Но последняя его фраза была:

— Ну что ж, отлично! Мы будем очень рады встретить вас там.

Он повесил трубку и взглянул на меня немного смущенный.

— Ты сама видела, — сказал он, — я сделал все что мог.

— Да. Ну и что же? Они поедут? Ах, Филипп, это уже слишком!

— Но что я должен был делать, милая? Не могу же я все-таки быть с ними грубым.

— Нет, но ты мог выдумать какой-нибудь предлог, сказать, что мы едем в другое место.

— Они все равно поехали бы. Впрочем, не стоит делать из этого трагедию. Ты увидишь — они очень милые люди, и тебе будет очень приятно провести несколько дней в их обществе.

— В таком случае, вот что, Филипп: поезжай с ними один. Меня лично это нисколько не привлекает.

— Ты с ума сошла! Они ничего не поймут. И потом, я нахожу, что это не слишком любезно с твоей стороны. У меня не было никакого желания уезжать из Парижа; ты сама просила меня, я согласился, чтобы доставить тебе удовольствие, и теперь ты предлагаешь мне ехать одному.

— Не одному… С самыми дорогими твоими друзьями.

— Изабелла, я устал от этой нелепой сцены, — сказал Филипп с резкостью, какой я раньше в нем никогда не замечала. — Я ничем не виноват перед тобой. Вовсе не я пригласил этих Вилье. Они сами пригласили себя. Впрочем, мне нет до них никакого дела. Я никогда не ухаживал за Соланж… Хватит с меня, — продолжал он, отчеканивая слова и шагая взад и вперед по столовой. — Я чувствую в тебе такую ревность, такую настороженность, что не могу уже свободно сказать слова, сделать жеста… Ничто не обедняет жизнь так, как это, уверяю тебя…

— Что обедняет жизнь, — ответила я, — так это стремление приобщить к ней весь мир.

Я сама удивлялась своему тону.