— Какой ужас! — заметила я. — Ведь для этого нужно, чтобы она любила десять разных мужчин.

— Да, и притом все десять должны быть интересными людьми, что весьма неправдоподобно, — сказал Вилье, сильно напирая на слово «весьма».

— Заметьте, — вставил Филипп, — что то же самое можно сказать о мужчинах. И им также женщины, которых они любят, приносят одна вслед за другой разные жизни.

— Да, может быть, — сказала Соланж, — но женщины гораздо менее индивидуальны; им нечего принести.

Однажды ее реплика поразила меня своим тоном. Она говорила о счастье, которое мы испытываем, когда уходим от цивилизованной жизни. Я сказала:

— Но зачем уходить от нее, если мы и так счастливы?

— Затем, что счастье никогда не бывает неподвижно; счастье — это момент покоя среди тревоги.

— Очень правильно, — сказал Вилье, и в его устах эти слова меня удивили.

Тогда Филипп, чтобы понравиться Соланж, вернулся к теме об уходе от культуры:

— Ах, — сказал он, — уйти… как хорошо!

— Это вы говорите? — усмехнулась она. — Но вы последний, который искренне хотел бы сделать это.

Ее слова оскорбили меня за Филиппа.

Соланж любила хлестать мужчин по самолюбию. Стоило Филиппу проявить внимание ко мне, обратиться ко мне с ласковым словом, чтобы она начала третировать его с иронией. Но чаще всего они с Филиппом имели вид жениха и невесты. Каждый день Соланж спускалась вниз в новом свитере яркого цвета, и каждый раз Филипп шептал: «Господи, какой у вас вкус!» К концу нашего пребывания в горах он стал очень близок с ней. Что мне причиняло особенную боль, так это тон, которым они беседовали, очень фамильярный и нежный, и его манера подавать ей пальто, которая была похожа на ласку. Впрочем, она знала, что нравится ему, и пользовалась своей властью. Она была то, что называется «кошечка». Я не могу найти другого слова. Когда она появлялась в вечернем туалете, у меня было впечатление, что электрические искры бегают вдоль ее обнаженной спины. Возвратившись как-то к себе в комнату, я не в силах была удержаться, чтобы не спросить Филиппа, хотя и очень спокойным тоном:

— Итак, значит, Филипп, ты любишь ее?

— Кого, милая?

— Соланж, конечно.

— Да нет же, Боже мой!

— Но у тебя такой вид.

— У меня? — говорил Филипп, в глубине души очень довольный. — В чем же это выражается?

Я долго объясняла мои впечатления. Он слушал меня благосклонно, я заметила, что, когда речь заходила о Соланж, Филипп всегда интересовался моим разговором.

— А все-таки это странный брак, — сказала я ему накануне нашего отъезда. — Он сказал мне, что проводит в Марокко шесть месяцев в течение года, а жена его приезжает туда раз в два года и то всего на три месяца. Значит, большую часть времени она проводит одна в Париже. Если бы тебе пришлось жить в Индокитае или на Камчатке, я бы всюду следовала за тобой как собачонка… Впрочем, я бы ужасно надоела тебе, Филипп? В сущности говоря, она права.

— Ты хочешь сказать, что она избрала более удачный метод, чтобы не так скоро надоесть мужу?

— Назидание для Изабеллы?

— Как ты подозрительна! Ни для кого не назидание. Просто я констатирую факт: Вилье обожает свою жену.

— Это она тебе сказала, Филипп…

— Во всяком случае, он восхищается ею.