Глаза у толстого юноши округлились, и он завопил:

— Хозяин! Хозяин! Воровка!

Я схватила брошь, вскочила на ноги и побежала прямо на толстяка, в последний момент увернувшись от его неуклюжих рук. Еще мгновение — и я свободна; я наступила на тушеное мясо, валявшееся на полу, и поскользнулась.

Я сама услышала, как, упав, хрюкнула. Все еще сжимая брошь в руке, я, шатаясь, поднималась, когда огромная рука схватила меня за плечо. Меня повернули, и я увидела разъяренные глаза ювелира. Толстяк дрожал от возбуждения и кричал:

— Она украла брошь, хозяин! Она у нее в руке!

Вцепившись мне в плечо с такой силой, что я чуть не закричала от боли, хозяин дернул меня за руку и разжал ее. Толстяк подхватил выпавшую брошь.

— Воровка! — с яростью произнес ювелир. — Иноземное бесовское воровское отродье! — Он изо всей силы ударил меня кулаком.

Меня закружило по мастерской, я ударилась головой о стену и почувствовала, как сползаю на пол. Комната вертелась и расползалась у меня перед глазами. Мне было дурно. Казалось, у меня все болит. Но это пустяки по сравнению с тем неописуемым страхом, который накатывал на меня. Я не потеряла сознание. Я надеялась, что голоса, доносившиеся издалека, мой страх и отчаяние были лишь дурным сном. Нужно только сделать над собой усилие и проснуться.

Мне плеснули в лицо холодной водой, чья-то грубая рука поставила меня на ноги и встряхнула. Я открыла глаза и увидела одного из полицейских Хуанг Кунга. Он стоял надо мной. Я поняла, что все происходит наяву. Меня поймали на месте преступления. Ювелир что-то возбужденно тараторил, и мне показалось, что он уже не первый раз рассказывает свою историю, потому что полицейский нетерпеливо прервал его. Несколько лавочников и прохожих собрались поглазеть на меня. Толстый юноша с ликованием рассказывал, как поймал меня с поличным.

Полицейский о чем-то спросил меня, но я все еще плохо соображала. Я смогла лишь уныло покачать головой, стараясь таким образом дать понять, что не расслышала. Через какое-то время я обнаружила, что меня ведут по улице и что рука полицейского лежит на моем плече. По пути он сердито говорил о моем преступлении и о том, что мандарин Хуанг Кунг знает, что делать с иноземными дикарями, которые воруют у благочестивого народа.

Голова раскалывалась, меня трясло от ужаса. До меня стало доходить, что то, о чем мне всего лишь час назад говорил доктор Ленгдон, правда. Здесь, в городе, росла ненависть к иностранцам. Это нелепо, но беднейший китаец считал себя выше любого «дикаря» из другой страны. Люди здесь называли себя «детьми Неба» и единственным в мире цивилизованным народом. Сейчас это чувство перерастало в ненависть. Я не считала себя чужестранкой, бесовским отродьем, но так думали обо мне китайцы, за исключением, возможно, лишь нашей маленькой деревни. И полицейский, не скрывая удовольствия, вел меня в тюрьму.

Мы прошли по петляющим улочкам и оказались, наконец, в тюрьме за «Дворцом правосудия». Пришел чиновник, чтобы записать подробности моего преступления. Затем меня поручили надзирателю, коренастому круглолицему человеку с могучими плечами. На нем был широкий кожаный ремень с металлическими заклепками. На одном боку висела связка больших ключей, позвякивавших на ходу, на другом — широкий меч в кожаных ножнах.

Когда он увидел, что я — девушка, он проспорил с чиновником несколько минут, ворчливо объясняя тому, что в тюрьме нет больше места для женщин, поскольку западная стена ремонтируется. В конце концов, меня вывели из комнаты, где сидел чиновник, и провели вниз по ступеням в широкий каменный коридор. Лампы не горели, и помещение выглядело очень мрачно. С одной стороны были тяжелые решетчатые двери. В этой части тюрьмы содержали мужчин. Я могла разглядеть их сквозь прутья решеток, когда мы проходили мимо. В некоторых камерах сидело по несколько человек.