Конец всей этой безмятежной жизни, как водится, пришел неожиданно. Началось с того, что, по указанию свыше, был едва ли не втрое расширен штат посольства. МИД не дал разъяснений, ограничившись сухим замечанием, что в причину этого посол будет посвящен позднее.

Очень скоро Агафонов понял, что его новые сотрудники как бы и не совсем его, а скорее, по другому ведомству — госбезопасности или военной разведки. Люди эти появлялись и исчезали, но чем они занимались, Агафонов до поры не ведал, пока однажды его не вызвали шифрограммой в Москву, где в огромном прохладном кабинете в здании МИДа ему сообщили о том, что в Джебрае скоро произойдут значительные перемены. Монарх стар и практически недееспособен, страна не имеет крепкого руководства, а международная обстановка крайне обострена. Кое-кто уже нацелился на Джебрай (при этом известии Александр Викторович почувствовал себя нехорошо), но, к счастью, в Джебрае есть патриоты, которые озабочены судьбой своей родины — и за ними будущее.

Агафонов, наконец, сообразил, что следует ожидать переворота, и не ошибся. Через неделю после его возвращения в Хедар группа молодых офицеров гвардии выступила против монарха. Революция была бескровной, если не считать гибели самого престарелого правителя. История вышла довольно темная. Говорили, что монарх испугался ворвавшихся во дворец мятежных офицеров, выбросился из окна и разбился насмерть. Так ли это было на самом деле, Агафонов не знал. Доходили до него и другие версии. Второй секретарь посольства утверждал, что на теле покойного было полтора десятка огнестрельных ранений, которые вряд ли могли образоваться при падении из окна, но у Агафонова не было желания вдаваться в детали.

Жизнь посла теперь изменилась в корне. Революционный совет, пришедший к власти, обратился к Союзу за помощью. Москва, как водится, незамедлительно откликнулась. В Хедар зачастили делегации, Москва непрерывно требовала информации о положении в стране, в порты Джебрая пошли потоки грузов — и все это пало на плечи Агафонова и его сотрудников. Сонный покой вспоминался теперь как нечто нереальное. Но это были еще цветочки.

Неожиданно полыхнуло в северных провинциях, откуда был родом руководитель Революционного совета товарищ Фархад. В тех краях всегда жили хуже, Агафонов об этом знал, но слишком много сил уходило на укрепление завоеваний революции, и Фархаду было не до проблем северян. Когда его соплеменники поняли, что оставлены на произвол судьбы и никого не заботит, что они вымирают от голода и болезней, разразился бунт. В два дня были разгромлены местные отделения Революционного совета, пролилась кровь, и хотя Фархад быстро и жестоко подавил восстание, двинув в северные провинции верные ему войска, полностью погасить пожар он не смог — повстанцы ушли в горы. Укрепившись там, они предали проклятию своего земляка и поклялись любой ценой уничтожить изменника.

Фархад надеялся рано или поздно выкурить повстанцев с их баз. Они располагали допотопным вооружением и почти не имели продовольствия и медикаментов. Однако довольно скоро стало ясно, что он ошибался. Американцы, оценив ситуацию и поняв, что могут утратить влияние в этом регионе навсегда, сделали ставку на повстанцев. За полгода в северные провинции было переброшено столько оружия и боеприпасов, сколько их имелось у регулярных частей Фархада.

С тех пор война с севером, затянувшаяся на десятилетие, не давала послу расслабиться ни на час. Он жил, словно на передовой. Посольство находилось на полувоенном положении, и задачи послу приходилось зачастую решать военные: как расширить госпиталь, построенный на деньги Союза, как обеспечить прием воинских грузов и прочее тому подобное. Со временем Агафонов с изумлением обнаружил, что мало-помалу утрачивает нити управления жизнью посольства, а часть его функций переходит к другим людям.