– Местный участковый только что умер, – доложил он. – Среди наших – один тяжело ранен, еще один с ранениями средней тяжести. «Скорая» и труповозка с минуты на минуту подъедут.

– Понятно, – мрачно кивнул Девяткин. – Свяжись с местным отделением, пусть пришлют людей. Нужно поставить оцепление возле дома.

– Будет сделано.

– Мы не сумели взять его живым, – покачал головой Девяткин. – Господи… Один человек, да ко всему еще и раненный, такое сотворил. Что это значит?

– Если бы с самого начала стреляли на поражение…

– Если бы, – передразнил майор. – Это значит, что работать мы не умеем. И учиться не желаем. По этому случаю нам с тобой пора отправляться на постоянное жительство в деревню, растить картошку и помидоры. Там от нас будет больше толку. Гораздо больше. На тебе пахать можно, а я буду сеять. Кстати, у тебя ручка или карандаш есть?

– Протокол писать будете? – Лебедев вытащил из кармана самописку и протянул начальнику.

Девяткин, стоя на корточках, надавил ладонью на подбородок убитого и острым кончиком ручки вытащил изо рта мятую бумагу. Интересно… Адрес написан разборчиво, нарисовано что-то вроде плана двора – один дом, а вот другой, палисадник перед входной дверью.

А вот имя – Рита Гурвич. Гурвич… Не та ли давнишняя подруга покойной Елены Степановой? Эту дамочку искали две последние недели, но безуспешно. В конце концов Девяткин получил какой-то адрес от Сонина. Информацию проверили. Оказалось, Гурвич там давно не проживает. И вдруг бумажку с ее именем и новым адресом Девяткин находит во рту убитого человека. Почему же в последнюю минуту жизни Власов так хотел избавиться от этого листка? Ответа пока нет. Девяткин сложил бумажку вдвое и положил в свой бумажник.

Лебедев тронул начальника за плечо.

– Полицейские приехали и еще трое из прокуратуры. Вас зовут.

– Иду, иду, – рассеянно ответил Девяткин.

– Я к Маргарите Гурвич.

– К этой подстилке? К ней обычно лазают в окно, а не ходят через дверь…

Парень не договорил, так как Девяткин толкнул его в грудь и очутился в общем коридоре, пропахшем собачьей шерстью и жареной рыбой. За ближней дверью играла музыка и какая-то девица, повизгивая, хохотала, будто ей щекотали пятки. Парень дыхнул на гостя плодово-ягодным вином, поскреб ногтями бритый затылок и сказал:

– Я же тебе объяснил, дядя. Хочешь попасть к Ритке, залезай прямо в ее комнату через окно. Через дверь только приличные люди ходят. А к этой лярве приличные люди сроду не ходили.

– Значит, я буду первым.

– Первым? – переспросил малый. – Слушай, дядя, тебя проводить? Или сам не заблудишься?

– Жаль, некогда с тобой возиться. Поэтому пошел к черту! – усмехнулся Девяткин, повернул молодого человека спиной к себе и пнул коленом под зад. Малый мгновенно растворился в темноте коридора.

Дверь шестой квартиры открыла женщина неопределенных лет и пропустила майора в комнату, ни о чем не спросив. Согнав с продавленного кресла кошку, предложила гостю сесть. Сама остановилась возле круглого стола, стоявшего посередине комнаты. Подумав, присела на стул и, обхватив ладонями щеки, уставилась на Девяткина.

– Значит, вы тот самый майор с Петровки? – зачем-то спросила она, хотя знала ответ. – Когда вы позвонили и спросили насчет Лены, я сначала испугалась, а потом думаю: пропади все пропадом. Все равно меня достанете, поэтому нечего от вас бегать.