Любимов и Гарбуз ушли, Михайлов прикинул: приглашенные им товарищи придут не раньше чем через два часа. «А не прогуляться ли нам с Соней по городу? Интересно, как люди реагируют на отречение царя?»

Он быстро надел шинель, шапку и сбежал по лестнице.

Во дворе столкнулся с Соней:

— Пойдем прогуляемся.

— С удовольствием!

Они не узнавали города. Всюду суматоха, смеющиеся люди, веселые крики. Шли по Немиге. Вдруг откуда-то из глубины дворов послышались звуки «Марсельезы».

— Слышишь, милая, наша музыка!

— Да, дорогой. Вот и твой день наступил. — Счастливо улыбаясь, она прижалась щекой к его руке.

— Наш день! — поправил Михайлов. Он хотел еще что-то сказать, но вдруг рассмеялся: — Ой, Сонечка, смотри!

Через дорогу прямо на них шел старик. По одежке — мещанин. Он, стыдливо озираясь, нес перевернутый вниз головой портрет царя. Михайлов громко спросил:

— Продаете портрет его Величества?

Старик остановился и удивленно поднял брови:

— Вы что, барин, купить хотите?

— Сколько просите?

Но тут послышался звонкий мальчишеский голос:

— Не покупайте у него, господин офицер, он этот портрет сам в магазине спер. Вот те крест! — мальчишка лихо перекрестился. — Я сам видел. Царь в витрине стоял, и его выбросили во двор, так этот дядька через калитку зашел, цапнул царя-то — и тикать. — Он задорно помахал пальцем перед носом смутившегося старика. — Нехорошо, дед, воровать. Чему нас, детей, учишь?

Соня и Михайлов весело переглянулись.

— Вот видите, уважаемый, — обратился Михайлов к старику, — выходит, что вы нам ворованную вещь, причем негодную, бросовую, хотели продать.

— Ай-ай, как нехорошо, — еле сдерживая смех, поддержала мужа Соня.

— Вас же в полицию сдать надо, — сделал серьезное лицо Михайлов и обратился к мальчишке: — Слушай, хлопец, мы его покараулим, а ты зови городового.

Старик так растерялся, что молча смотрел то на взрослых, то на мальчишку: никак не мог понять, шутят эти люди или говорят серьезно. Неожиданно он швырнул портрет на землю:

— Да ну его, царя этого, проживу и без него! — и чуть ли не бегом подался подальше от греха.

Михайлов легонько тронул Соню за локоть:

— Пошли!

Некоторое время они молчали, а когда в десятке метров от них с грохотом разлетелся на мелкие куски императорский герб, сброшенный группой рабочих с фронтона трехэтажного дома, Михайлов, словно продолжая прерванный разговор, сказал:

— Нет, дорогая, отречение царя от престола еще не значит, что массы, народы России получили реальную власть. У нас впереди тяжелая и изнурительная борьба.

В этот момент до их слуха донесся звон колокола. Михайлов поднял указательный палец:

— Слышишь? Это звонят те, кто веками угнетал народ. А раз их звон праздничный, значит, говорить о нашей победе еще рано.

Они свернули на Богодельную улицу, затем по Преображенской вышли на Соборную площадь и остановились недалеко от Иезуитского костела. Перед ними насколько хватало глаз раскинулся Минск. Над двух— и трехэтажными зданиями на фоне голубого весеннего неба четко рисовались башни Святодуховского монастыря. Площадь, обрамленная строгими зданиями монастырского комплекса, ратуши, каменными домами богатых горожан, казалась огромной и величественной.

— Красота-то какая! — Соня завороженно смотрела на открывшуюся перед ними картину. — Знаешь, Миша, весна в этом городе чувствуется совсем не так, как в Чите, по-иному.

— Нет, Сонечка, дело не только в этом. Мы с тобой встречаем особую весну, весну новой жизни, приход новых отношений между людьми.

Соня опять прижалась щекой к его плечу:

— Мишенька, я так рада за тебя, за то, что ты идешь по жизни верной дорогой.