Сырков, скандинавистый шкиперюга – лысина, бородища, свитер на груди лопается – сграбастал его, отодвинул, огладил любовно льдистыми немигающими голубыми глазами, неожиданно‑опасноватыми на рыжем добром лице.

– Ну, Ленечка, – рокотнул, – с чем пожаловал? Неужто просто так?

– Здор‑рово, Владлен! Имя менять не собираешься?

– Только на водку!

В начальническом закутке за мастерскими Звягин поиграл бутафорскими мечами и пистолетами. Сырков спросил о семье, пыхнул голландским табачком, похвастался очаровательным тяжелым револьверчиком, сделанным под малокалиберный патрон:

– Хочу к нему еще цельную обойму сделать, – вывалил барабан вбок.

– Слушай, сделай мне автомобильный номер.

– Чего это ты? Банк грабить собрался?

– Да нужно.

– Сделать‑то несложно… А на что он тебе? Ты что, Ленечка, никак с рэкетирами связался?

– Влад, – ну надо. Считай, пошутить над приятелем.

Влад пронизывал немигающе голубыми льдинками удава; рокотал:

– Забавно, Лешунька, этим я еще не занимался. Из интересу можно попробовать. А что, сам не можешь? Я объясню как, дам материалов.

– У меня так не получится. Лучше я вас лечить буду.

– А иначе уж и не будешь?

– Всяко буду, – улыбнулся Звягин, настраиваясь на его тон.

Влад выдул из легких ароматный сноп «Клана».

– И размеры уж, поди, с собой готовы?

Звягин протянул ему бумажку с чертежиком.

– Так. Ясно… Правильно… Ну, допустим… А номер тебе какой?

Звягин зевнул безмятежно:

– Еще не придумал. Придумаю – позвоню.

– Ладно, – обдал радушием Влад. – Уж если Звягин просит – сделаем. Лучше настоящего. Но, Леня, я надеюсь…

– И не вздумай волноваться. Мое слово!

Дома у Звягина, несмотря на его неизменную доброжелательную невозмутимость, что‑то зачуяли: не то биотоки из него какие‑то исходили, не то угрюмая боевая улыбка прорезалась то и дело в глубине глаз, как перископ подлодки.

– Похоже, и тебя достала действительность, – не без известной насмешки посочувствовала жена.

– Отнюдь. Я ее сам достану, – пообещал Звягин.

Вечером он достал с антресолей две коробки с фотографиями, весь семейный архив, и они втроем перебирали желтеющие реликвии кочевой биографии:

– Ой, папка! Какой ты был стройный лейтенантик, прямо смерть гимназисткам.

Документную фотографию в повседневной майорской форме Звягин сунул в карман. «Правда, петлицы десантные. Но ведь могут быть любые. Так, теперь осталось всего лишь найти хорошего художника… не столько живописца, сколько – кого надо. Ну, Таня‑Танюшка, Татьяна трах Ильинична, уж не подведи, старая боевая лошадь… а то ведь повешу, на твоем же крючке от твоей же люстры и повешу, недрогнувшей рукой и на ненамыленной веревке… и хрен дознаются, вот что забавно».

– А теперь – впер‑ред, хр‑ромоногие! – скомандовал он офицерским рубленым рыком.

– А?! – подпрыгнула жена.

Дочка захохотала, посмотрела на часы и пошла в туалет.

«А слесаришка мне, пожалуй, и не нужен. Разовый глушитель можно и из чертежной бумаги склеить… или капустной кочерыжки вырезать. Эт мы сами с усами, сообразим… Кстати, насчет усов… усы? А что, сейчас каждый третий с усами… театральный магазин, или те же мастерские… только уже не Влад, нет».

Старая боевая лошадь Ильинична сработала первой, – и то сказать, ведомство серьезное:

«Березницкий Яков Тимофеевич, г.