– Отдай мальчика, – произнес голос, наверное, в другое время я бы решила, что он приятный, это был даниец.

– Нет, – я поставила Малыша на ноги, и он непроизвольно прижался ко мне, сверля нападающих черными глазами без белков, – нет, даниец, мальчика ты не получишь!

– Откуда ты знаешь, что я... – удивился он.

– Знаю, – отрезала я, – и если я вдруг останусь жива, то узнаю твой голос среди тысячи других.

– Отдай мальчишку, и иди своей дорогой.

Все решил Анук, он поднял на меня ставшее уродливым личико и вопросительно произнес:

– Мама?

Я поняла, он спрашивает, почему я еще не защищаю его, почему веду разговоры с бандитами. Мужчины переглядывались. Не может даниец называть человеческую женщину мамой, я это и сама знала.

Отступив к кустам, я спрятала мальчика за спину.

– Вы его не получите.

– Ты уверена? – спросил насмешливо голос. – А кто нам помешает? Ты? Твои друзья?

Все шестеро медленно начали приближаться, ощетинившись в мою сторону остриями клинков. Внезапно во мне разгорелся такой гнев, какого я никогда не испытывала и в голову пришла странная, но очень законченная мысль: «Да, как они посмели, на меня! Это никому не позволено!» Оттолкнув Анука в кусты, и услышав, что тот мягко шлепнулся на землю, я согнула колени и встала в боевую стойку.

– Что ты нам сделаешь, девочка? – раздался голос.

– А ты иди сюда, я тебе покажу! – ответил за меня мой голос, с этого мгновения я как будто смотрела на все со стороны.

В моих руках вдруг начал сгущаться воздух, образуя меч из расплавленной красной плазмы. Противники отступили на шаг.

– Ну, подходите, – прошипела я, поднимая его над головой и приготовляясь к нападению. Они кинулись все сразу, вшестером. Я взмахнула мечом, а потом закрыла глаза. Хотя веки и были прикрыты, я видела фигуры, красное биополе пятерых мужчин, и синее данийца, и просто начала двигаться. Я плавно скользила по поляне, повинуясь какому‑то не понятному мне чувству.

Внезапно, я почувствовала необъяснимую легкость и подпрыгнула над головами у нападающих, застыв в воздухе на несколько бесконечных секунд, повернулась вокруг своей оси и плавно спустилась на землю. Я не слышала криков, не ощущала ответных ударов. Это была идиллия, в первый раз в своей не такой уж долгой жизни, я знала, что занимаюсь своим делом, бой – это моя стихия, что‑то пело во мне. Как будто во мне проснулось давно забытое, но бережно хранимое подсознанием умение, как будто руки, ноги, все мышцы неожиданно очнулись от многолетнего забвения. Злоба клокотала где‑то далеко, я открыла глаза, передо мной остались только два человека, трое валялись на траве. Я никого не убила, но поранила так, перерезав сухожилии и мышцы, что раны будут заживать долго и тяжело, а человек навсегда останется инвалидом. И как я поняла, куда надо ударить? Данийца не было, но он был жив, я это чувствовала.

– Она, не может быть, она... – заголосил один из них, второй уставился на меня и вдруг упал на колени:

– Пощади, Бабочка.

И тут раздался крик Анука. Даниец схватил его, а теперь уходил вместе с мальчиком. Я кинулась на голос, но бой давал о себе знать, он забрал силы. Бежать было тяжело, и я не могла разглядеть фигуру, за которой надо было гнаться; споткнулась о торчащую корягу и свалилась на холодную землю. Все было тщетно, мальчика похитили, похитили снова, я упустила его, а должна была сохранить! Слезы безысходности душили меня, я всхлипнула.

– Киса, – вдруг услышала я голос гнома, он все время пытался догнать меня, – ты что?

– Его, его похитили, – на одном дыхании произнесла я, и, обняв Пана, зарыдала.