Неожиданно юноша замолчал и пристально посмотрел на Рурка, который как раз снова перезарядил пистолет. На вид ему было лет двенадцать, но глаза индейца горели такой отчаянной ненавистью, что Рурк просто оцепенел. Это казалось почти невозможным: разве мог ребенок испытывать с такой силой подобные чувства?

– Рурк Эдер! – снова закричал мальчик, повторяя ранее услышанное им в поросшей кленами низине имя.

Затем он резко повернулся и помчался в лес, снова и снова повторяя имя, как странный гимн, словно стараясь выжечь его, подобно клейму, в своей памяти. Никогда еще Рурк не слышал клятвы мести, выраженной так ясно. Он знал, что должен немедленно убить юношу из своего пистолета, но не мог отнять эту молодую жизнь так же, как только что у его отца.

В Кентукки наступило зимнее затишье. Мужчины форта Харродсбург проклинали холод, потому что им приходилось вырубать в лесу колья для частокола, которым была огорожена каждая из многочисленных хижин. Они занимались также тем, что вытаскивали из ограды форта индейские мушкетные пули, пополняя тем самым запасы свинца.

Рурк работал со своим другом, Нилом Кумзом, который, выковыривая кончиком ножа пулю, недовольно ворчал:

– Вот тебе еще еда, Вельзевул.

– Возможно, это как раз та самая пуля, которую ты всадишь в вонючую шкуру Блэкфиша.

Рурк добродушно усмехнулся: по странной охотничьей привычке Кумз часто беседовал со своим ружьем.

– Эта работа хоть как-то скрашивает жизнь в форте, которая скучнее смерти, – проговорил Рурк.

Кумз скептически поднял бровь:

– Ерунда, Рурк.

– Ну, безусловно, она скучна до тех пор, пока кто-нибудь не попытается ворваться в форт и снять с тебя скальп.

Кумз согласно кивнул в ответ. Действительно, условия жизни в Харродсбурге казались отвратительными: от грязи, навоза, человеческих испражнений стояла невыносимая вонь. Солдаты жили по законам насилия; грубые, усталые, раздраженные, они постоянно срывались на ссоры и драки.

Рурк считал позором то, что дикие просторы Кентукки превратились в столь зловещее место. В древних девственных лесах ощущалось что-то могучее. Богатые запахи земли, журчание ручьев, струящихся буквально из каждой расщелины в скале – все это делало насилие здесь противной Богу войной с природой.

Рурк часто вспоминал о доме, о Хэнсе, о Дженни. Впрочем, глупо даже мечтать об этом, ведь она ни разу не намекнула ему на взаимность.

– У тебя такой вид, словно ты скучаешь по дому, – предположил Кумз.

Рурк кивнул:

– Так оно и есть, хотя об этом даже трудно вспомнить. Скоро мой собственный сын не сможет меня узнать.

– Зато жена, наверное, хранит о тебе память.

– Моя жена умерла, когда родился сын.

Кумз сочувствующе хмыкнул:

– Значит, тебе остается скучать только по мальчишке. А вот меня ждет самая хорошенькая девушка в Пенсильвании.

Рурк сразу вспомнил Женевьеву, вкус ее губ, когда он запечатлел на них прощальный поцелуй.

– Я тоже прекрасно знаю, что такое – скучать по хорошенькой женщине, – мрачно возразил Эдер.

Они продолжили работу в дружеском молчании. Сгустившийся туман мешал им в поисках. Выискивая в заборе пули, Рурк наклонился к самой земле и нашел промокший под забором листок бумаги.

– Что это? – поинтересовался Кумз.

– Визитная карточка парня из племени Шони, – хмуро ответил Рурк. – Англичане заставляют индейцев бросать листовки, сочиненные в Детройте. Кажется, они уверены, что, наобещав кучу всего, убедят нас сдаться.