— К другому?

— В том-то и дело, что нет.

Оба смотрели на догоравшую свечу.

— Однажды я получил от нее письмо. Очень длинное письмо.

— Она было адресовано вам?

— Нет, мальчику, которого она вырастила, но он тоже уехал и не вернулся. Я вскрыл конверт, и один человек перевел мне это письмо. Она рассказывала историю этого мальчика и свою собственную. На пяти страницах. Вы и представить себе не можете, сколько всего могут вместить пять страниц.

Фермини впервые не нашел в себе сил сходить за рукописью, увесистой, как ящик с яблоками, но признался:

— Могу. Я пишу романы.

— Даже в романах такого не бывает. Помимо всего прочего она упоминала, что когда-то давно, еще в юности, работала здесь помощницей на кухне.

— Здесь? — спросил Фермини дрогнувшим голосом.

— Да.

— Во Франции?

— Да.

— В Париже?

— Я же сказал: здесь.

И сицилиец, размахивая руками, указал на стены, потолок и столики «Счастливой звезды».

Казимир Фермини одним махом осушил стакан и посмотрел на иностранца, который продолжал рассказ:

— И тогда я сказал себе: «Я буду не я, Базилио Коста, если не приеду посмотреть на это место. Я хочу побывать там, где ее помнят юной девушкой». Я пообещал себе это, потому что любил ее.

Фермини накрыл его руку своей.

— И я учил французский язык, словно какой-нибудь школьник, — продолжал Базилио. — Я хотел дождаться конца войны, чтобы отправиться в путь. Но когда стареешь, нет времени ждать.

— Это правда.

Базилио был очень взволнован. Он так ждал, что приедет сюда, в Париж, и увидит, где прошла ее юность.

— А письмо я только что передал тому, кому оно предназначалось.

Он помолчал.

— В это трудно поверить, но он был там, на тротуаре напротив, вместе с вами. Этот парень, Ванго. Я увидел его и побежал, чтобы передать письмо.

Фермини был потрясен. Он слушал Базилио и не мог вымолвить ни слова. Такую историю он не осмелился бы перенести в свой роман.

— Когда стареешь, нет времени ждать, — повторил Базилио. — А она? Кто знает, что с ней стало?

Он провел ладонью по глазам.

И в эту минуту в отверстии люка показалась голова в белом платке.

— Слава богу, все ушли, — сказала Мадемуазель, не глядя на них. — Эти немцы наконец-то ушли!

Она стояла на лестнице, торчавшей из люка, и, несмотря на измученный вид, хохотала. Даже ее плечи вздрагивали от смеха.

— Да, все закончилось, — сказал Фермини.

— Надеюсь, вы не заставите меня еще раз пережить такое, Казимир!

И она повернулась к ним.

Базилио оцепенел, глядя на это лицо, появившееся словно из-под земли.

Фермини смотрел то на нее, то на сицилийца. Он знал, что для него теперь все кончено.

— Базилио…

— Мадемуазель…

Выйдя на соседнюю улицу, Макс Грюнд сказал своему врачу-французу:

— Вы уверены, что хотите проводить домой этих господ?

Грюнд был пьян. Шофер помог ему забраться в автомобиль.

— Разумеется, — сказал доктор. — Моя машина стоит чуть дальше.

Сзади ждали Кафарелло и Виктор Волк. Они держались с достоинством и выглядели несколько трезвее Грюнда.

Автомобиль уехал.

Доктор Эскироль, по-прежнему находясь в прекрасном расположении духа, встал между ними и взял их под руки.

— Господа, я доведу вас до своей машины.