|
В Средние века благодаря своей моралистической строгости был одним из самых читаемых авторов.] по двойной бухгалтерии», как его в насмешку назвал какой-то злой шутник; и он мне говорил впоследствии, что когда он уничтожил тогда в саду эту часть своей рукописи, то он сделал это скорее из потребности проявить каким-нибудь эффектным драматическим жестом искренность своих намерений, чем с намерением уничтожить в действительности эти страницы. В то время кроме арестованной рукописи у него были две черновые тетради его путевых заметок и еще один, набело переписанный экземпляр. Тем не менее он сдержал свое обещание и честно выполнил добровольно принятое им на себя обязательство и не включил главы о Грюневальдском дворе в свою книгу мемуаров о различных дворах европейских государей. Но он предоставил ее в мое распоряжение и дал мне разрешение ознакомить публику с ее содержанием.
Дальнейшие библиографические справки позволяют нам заглянуть еще дальше на жизнь тех лиц, чьи судьбы интересуют нас. Сейчас у меня под рукой на моем письменном столе лежит небольшой томик: сборник стихотворений без обозначения имени издателя или издательской фирмы, с припиской на первой странице: «Не для широкой публики, а для интимного круга друзей». Называется эта книга так: «Popsies par Frpdpric et Amplie» («Стихотворения Фридриха и Амалии»). Мой экземпляр приобретен мною от мистера Бэна на Хаймаркете. Это дарственный экземпляр с надписью автора, сделанной рукой самого принца Отто. На первой белой страничке книги значится имя первого владельца этого томика и следующий скромный эпиграф, который также может быть с большой вероятностью приписан автору: «Le rifme n'est pas riche»[30 - Рифмы небогаты (фр.).].
Что касается меня, то я должен сказать, что стихи этого сборника как-то уж чересчур проникнуты личными чувствами автора, и мне они показались весьма скучными и до крайности однообразными. Те же из них, о которых, как я полагаю, можно было предположить, что они принадлежали перу принцессы, были особенно скучны и добросовестны и совершенно лишены всякого вдохновения и увлечения. Это, однако, не помешало маленькой книжонке иметь большой успех в том кругу читателей, для которых она предназначалась. Впоследствии я случайно напал на след даже вторичной такой попытки, то есть другого нового издания творений тех же авторов; приобрести этот второй том их произведений я не имел возможности. Впрочем, едва ли это могло сказать нам что-нибудь новое о Фридрихе и Амалии, и потому мы здесь простимся с Отто и Серафиной, или Фридрихом и Амалией, стареющими вместе под мирным кровом дворца родителей Серафины, при дворе которых они поселились после пережитой ими катастрофы и где они проводят время, нанизывая французские рифмы и корректируя взаимно свои творения.
Продолжая просматривать списки появившихся за последнее время книг, я вижу, что некий мистер Суинберн посвятил свои лирические песнопения и звонкие сонеты памяти Гондремарка. Это имя встречается по меньшей мере два раза в патриотических фанфарах Виктора Гюго в числе упоминаемых великих патриотов; а в последнее время, когда я уже считал свой труд совершенно законченным, я случайно напал на след этого великого политикана и его прекрасной графини. В интересном труде, озаглавленном «Дневник Джона Хота Коттерилля, эсквайра», я прочел, что мистер Коттерилль, будучи в Неаполе, 27 мая был представлен барону и баронессе фон Гондремарк: «Барон – человек, наделавший в свое время много шума в Европе, а баронесса – все еще прекрасная и очаровательная женщина с несомненными следами былой редкой красоты; оба прекрасные, остроумные собеседники. Она очень любезно превозносила мое знание французского языка, уверяла, что никогда бы не подумала, что я англичанин; сказала, что знавала моего дядю, сэра Джона, при одном из германских дворов, где он был проездом, и признала во мне общую фамильную черту с ним: многие манеры и изысканную учтивость. |
