– Серафина?! – вырвалось у него как бы вопросом. – Серафина? – повторил он затем почти беззвучно, потому что у него вдруг разом пропал голос.

– Посмотри вокруг себя, – сказала она. – Видишь ты эту лесную полянку, видишь эти молодые листочки на деревьях, эти светло-зеленые побеги, эти цветы на лугу! Вот где мы встретились с тобой впервые! Так сладко забыть все и возродиться для новой жизни! О, какой бездонный колодец уготован для всех наших прегрешений! Это Божье милосердие и человеческое забвение!

– Да, пусть все, что было, будет предано нами забвению и Божьему милосердию к нам, грешным! Пусть все, что было, будет обманом чувств, кошмаром, мимолетным сном! Позволь мне все начать сначала, как если бы я был тебе чужой. Мне снился сон, долгий, продолжительный сон. Я обожал, я боготворил прекрасную, но жестокую женщину, женщину, стоящую во всех отношениях выше меня, но холодную, как лед. И снова мне снилась она, но мне казалось, будто она таяла и разгоралась и обращала лицо свое ко мне, ласковое и лучезарное. И я, за которым не было никаких иных достоинств, кроме способности свято любить, любить раболепно и молитвенно, я лежал подле нее близко-близко и боялся шевельнуться из опасения пробудиться от этого сна…

– Лежу близко-близко… Этот сон не разгонит и пробуждение! – сказала она внезапно дрогнувшим голосом.

И в то время как Отто и Серафина так облегчали в словах свои души друг перед другом, в это самое время в Миттвальдене, в здании городской ратуши, была провозглашена республика.

Библиографическая приписка в дополнение к этому рассказу

Конечно, читатели хорошо знакомы с новейшей историей и не станут спрашивать меня о дальнейшей судьбе этой республики. Самые подробные и вернейшие сведения можно найти, без сомнения, в мемуарах господина Грейзенгезанга или нашего мимолетного знакомого, лиценциата Редерера. Однако следует заметить, что Редерер с излишней авторской вольностью делает из господина Грейзенгезанга настоящего героя этих событий, выставляя его в качестве центральной фигуры и рисуя его настоящим громовержцем, что, как известно нашим читателям, весьма далеко от истины. Но, снисходя к этой авторской слабости, можно сказать, что в остальном его книга представляется весьма полной и заслуживающей внимания.

С сильными, яркими и хлесткими страницами книги сэра Джона читатель уже, вероятно, успел познакомиться (два тома, лондонское издание, – Лонгмана, Херста, Риса, Орма и Брауна). Хотя сэр Джон в оркестре, разыгравшем эту историческую симфонию, исполнял партию, написанную для губной гармоники, но в своей книге он как будто играет на фаготе. В его книге ярко выразился весь его характер и все особенности его нрава. Симпатии и благорасположение сильных мира сего обеспечили ей успех и среди публики. Впрочем, книга эта, несомненно, не лишена интереса. Тут необходимо, однако, одно маленькое разъяснение. Читатель, вероятно, помнит, что глава, в которой сэр Джон пишет о Грюневальдском дворе, была уничтожена автором собственноручно, в присутствии принца Отто, в его дворцовом саду. Каким же образом могло случиться, что эта самая глава чуть не полностью, от начала до конца, фигурирует на страницах моего скромного рассказа или романа?

Объясняется это очень просто. Дело в том, что этот во всех отношениях очень почтенный литератор был человек предусмотрительный и чрезвычайно методичный – «Ювенал[29 - Ювенал Децим Юний (ок. 60 – после 127) – римский поэт, автор сатир, в которых обличал пороки своего времени. Его ирония метко обличала раболепство придворных, чрезмерную роскошь богачей, бесстыдство выскочек, безнравственность.