— А при Герберте он тоже так себя ведет? — поинтересовался я.

— Отца он боится и редко устраивает выходки вроде сегодняшней. И потом, Герберт вообще не терпит разговоров за столом.

— Это почему же? — удивился я.

Сьюзен улыбнулась и сделала большой глоток из своей рюмки.

— Семейная тайна. Семейная церемония. За ужином Герберт предпочитает отдыхать. Он слушает классическую музыку, снимая напряжение рабочего дня. Вначале я ссорилась с ним, но постепенно привыкла. Мне это даже стало нравиться, особенно когда Бернард вошел в стадию подростковой агрессии.

— Надеюсь, вы забудете, как в присутствии вашего сына я велел вам замолчать, — обратился я к ее темному силуэту. — Можете сказать, что я зарвался в чужом доме. И добавить, чтобы я вымыл посуду, а потом убирался отсюда и больше не появлялся.

— Зачем вы просили меня замолчать?

— Мне нужно было хотя бы частично восстановить контроль над Бернардом, а вы могли все испортить. Вам же невыносимо смотреть, как кто-то цепляет вашего отпрыска.

— Бернард очень ранимый мальчик. Я видела его лицо, когда вы ему грубили. Ему очень легко причинить боль.

— Мне, доктор, это тоже не доставило удовольствия. Десять минут мы с ним играли без правил. Мне самому не понравилось. Терпеть не могу мальчишеские капризы.

— Он такой же избалованный, как отец. Я знаю, что задело Бернарда. Он увидел приятельские отношения между нами. Герберта бы это тоже злило. Муж привык отвергать моих друзей. Он вел себя с ними презрительно и с таким утонченным хамством, что я перестала звать их к нам в дом, да и сама перестала их навещать. Герберт окружил себя блистательной плеядой собственных знакомых. Я тоже общаюсь с ними, но урок усвоила четко. Сходиться с людьми, вводить их в близкий круг позволено только Герберту. Вам это не кажется странным?

— Нет, — ответил я. — Семейные отношения, только и всего.

— У вас с Салли так же?

Я заложил руки за голову и некоторое время разглядывал тусклые пуговки звезд, которые едва пробивались сквозь зарево над Манхэттеном.

— У нас то же самое, — сообщил я. — Несколько лет подряд Салли приглашала к нам врачей с их женами. Я возненавидел эту публику. Если я услышу, как какой-нибудь эскулап рассуждает о подоходном налоге или социальной медицине в Англии, я у него на глазах совершу харакири. Но когда я приводил своих тренеров и они прямо на бумажных салфетках принимались рисовать схемы игр или вспоминали матчи школьных времен, где они «всем показали», у Салли от скуки сводило скулы. Тогда мы провели жесткий отбор и оставили только тех, кто подходил нам обоим. Например, Салли просто обожает одного школьного тренера. Мне нравилась парочка ребят из ее медицинского мира. Правда, один из этих классных парней стал ее любовником. Думаю, по возвращении домой я поменяю систему. Если честно, пример Герберта меня вдохновил.

— Значит, любовник Салли — ваш друг?

— Бывший. Мне был симпатичен этот сукин сын. Поначалу выбор жены меня разозлил, хотя я ее понимаю. Этот доктор обаятелен, успешен, умен, с некоторыми чудачествами. Коллекционирует английские мотоциклы, курит пенковые трубки. Когда Салли призналась мне, я взбеленился. Раскритиковал его хобби. Но у меня нет оснований слишком уж сильно злиться на жену.

— Почему?

— Я понимаю, по каким причинам Салли на него польстилась. Джек Кливленд — тип человека, каким бы я мог стать, если бы держался на плаву. Мой неосуществленный потенциал.