Вильгельм именно этого и добивался. Он в определенном смысле спасал репутацию короля, поскольку тому не пришлось бы отступить самому, и, будь Гранвелла менее рассержен, менее упрям и менее смел, вопрос, возможно, был бы решен без новой раны для уже воспаленного самолюбия Филиппа. Но в конечном счете Гранвелла не захотел действовать, а Филипп был вынужден действовать. Не желая открыто признать свое поражение, король выбрал средний путь – предложил, чтобы кардинал нашел предлог для отъезда из Нидерландов по личным делам. Маргарита, получив указания, послала за Вильгельмом, намекнула ему, что дело может быть улажено, и попросила его вернуться в Совет. Она обнаружила, и уже не в первый раз, что приятный в обращении принц Оранский мог быть упрямым как мул: Вильгельм сказал, что вернется лишь после того, как кардинал уедет.

Делать было нечего, и 5 марта 1564 года, сразу после своей встречи с Маргаритой, Вильгельм написал своему брату Людвигу: «Нет сомнения, что этот человек уезжает. Дай бог ему уехать так далеко, чтобы он никогда не вернулся». Сомнения действительно не было никакого: Гранвелла внезапно почувствовал сильное желание увидеть свою старую мать, уехал из Нидерландов 12 марта 1564 года и больше никогда туда не вернулся. А 18 марта, после восьми месяцев отсутствия, Вильгельм, Эгмонт и Хорн снова заняли свои места за столом совета.

9

Эту первую победу Вильгельм одержал почти один. Он убедил своих коллег, он давал им подсказки, одной лишь силой своего характера тянул за собой изумленного и растерянного Эгмонта и придирчивого Хорна; он знал, когда надо сдержать чувства участников Штатов, а когда дать этим чувствам волю; он сумел искусно вставленным в разговор намеком или заранее продуманным убеждением включить в свои ряды такие силы, которые в ином случае Гранвелла мог бы рассеять и обезвредить. Неудивительно, что Гранвелла, покидая Нидерланды, увозил в душе злобу на принца Оранского и был зол на него до самой своей смерти.

Вильгельм был доволен своей победой, но не переоценивал ее. Филипп не сделал ничего похожего на официальное признание поражения, а в его политике не было даже намека на перемены. К несчастью, друзья Вильгельма стали чувствовать, что в его жизнь вошло нечто новое и неуправляемое: его дом не в результате осознанного расчета, а по воле случая и из-за добродушия принца становился центром встреч для протестантов. Саксонская жена Вильгельма публично следовала католическим обрядам и исполняла католические церемонии, но в частной жизни ей было разрешено молиться по ее лютеранским правилам. Под этим предлогом в домах принца находились лютеранские проповедники – в Брюсселе тайно, но в Бреде открыто. Более того, его брат Людвиг, как немецкий правитель, был волен открыто исповедовать свою религию, и, когда летом 1564 года к Вильгельму приехала в гости из Дилленбурга мать с несколькими из своих младших детей, большой дом в Бреде по воскресеньям, а возможно, и в будни наполнялся зажигательными звуками лютеранских гимнов. Филиппу, конечно, сообщили об этом, и он прислал Маргарите письмо с приказом отругать принца Оранского за поведение его родственников, чтобы он не позволял им так нарушать порядок. Регентша лишь покачала головой по поводу этого слепого оптимизма. Разве король не понимает, что ей нужна вся возможная поддержка принца Оранского в ее бесконечной битве со Штатами за дополнительные субсидии? Разве благоразумно обижать его сейчас? Разумеется, нет.

Но Вильгельм был обеспокоен. Он не считал себя протестантским политиком, а религиозный вопрос для него был лишь одной из важных конституционных проблем. Более того, он достаточно повидал мир и потому знал, что хорошие люди есть не только в какой-то одной церкви. До одиннадцатого года своей жизни он рос лютеранином и позже постоянно через своих родных был в курсе мнения лютеран, а потому он, естественно, сочувствовал их взглядам, хотя ему самому католицизм подходил очень хорошо.