|
До одиннадцатого года своей жизни он рос лютеранином и позже постоянно через своих родных был в курсе мнения лютеран, а потому он, естественно, сочувствовал их взглядам, хотя ему самому католицизм подходил очень хорошо. Он был не слишком набожным, совершенно не был склонен к созерцанию и желал, чтобы в вопросах духовной жизни каждому человеку позволили делать выбор по собственному вкусу. Фанатиков он совершенно не понимал, а насилие осуждал, кем бы оно ни применялось. Он ненавидел жестокость, верил, что истинная цель государственной деятельности – практичное управление государством и процветание народа; для него было невозможно понять религиозных экстремистов и тем более поддержать их. Оправданием для сожжения живых людей, что раньше сделали кальвинисты в Женеве, а теперь делала инквизиция повсюду, была вера, что лишь такой ужасной мерой можно увести людей с пути, который ведет их к проклятию. Но Вильгельм никогда не мог полностью поверить, что Бог так жесток или неразумен, чтобы проклинать людей за их мнения. Вильгельм с его достаточно богатым жизненным опытом знал, что меньше чем один человек из ста полностью понимает, во что верит и почему верит в это. «Сколько мы видели мужчин и женщин, которые были сожжены или зажарены и терпеливо вынесли это ради неверно понятых и пустых мнений, заимствованных у других людей!» – писал Монтень примерно в это же время. У Вильгельма при виде таких зрелищ сердце разрывалось от боли, и он не мог верить, что они приносят Богу сколько-нибудь удовольствия. Теперь возродившаяся католическая церковь, в свою очередь, резко повернула в сторону большей строгости и жестокого навязывания своего учения, и этот поворот был совершенно не по душе Вильгельму. Едва ли меньше была его неприязнь к учению Кальвина, где настойчиво утверждалось, что подавляющее большинство людей проклято навечно, однако среди его протестантских друзей и родственников это учение приобретало последователей. Менее суровое учение Лютера либо полностью поглощалось кальвинизмом, либо, что было хуже, конфликтовало с ним, приводя к открытой войне между протестантами. Вильгельм был слишком наблюдательным политиком, чтобы не видеть, что кальвинизм, сила французских гугенотов, вероятно, окажется более мощным в будущем, но он предпочел бы какой-то вид примирения между двумя протестантскими исповеданиями, потому что лишь объединенный протестантизм мог в полной мере противостоять новому католицизму.
Религиозный вопрос оставался для него второстепенным во всех тех событиях. Даже когда Генрих Второй рассказал ему о плане Альбы, Вильгельм в первый момент возмутился не как верующий, чье религиозное чувство оскорблено (он же был католиком), он был возмущен бесчеловечностью. Этот план показался ему беспричинным нападением на достойный и доверяющий своим властям народ. Вильгельм считал этот замысел аморальным именно с политической точки зрения: король, поклявшийся под присягой защищать свой народ, нарушает свой долг. Он решил тогда не защищать протестантов, а уничтожить испанское влияние в Нидерландах, а это совершенно разные вещи. Сразу увидев, и увидев совершенно правильно, что план Альбы был по своей сути политическим и что, каким бы искренним ни был религиозный пыл, подсказавший этот план, результатом будет подчинение сравнительно свободного народа самодержавию, а Нидерландов Испании, он с этого времени направил всю свою политическую деятельность именно против испанского влияния и против попыток Филиппа поглотить или разрушить привилегии Нидерландов. Религия играла лишь второстепенную роль, как часть неотъемлемого права людей на собственное мнение. Мало кто из его сторонников относился к сложившейся обстановке так сухо и холодно. Люди вроде Эгмонта и Хорна были возмущены нападением на них, привилегированных и уважаемых нидерландских аристократов. Это была малочисленная группа, и Вильгельм использовал их не слишком широкие и не очень конструктивные политические взгляды для достижения более высокой цели. До отъезда Гранвеллы он делал почти то же самое с разрозненными силами протестантов и тех, кто им сочувствовал. |
