Классов семь.

  Перестань, пожалуйста,   попросила я его.

  Ты оставила её ночевать в доме,   шикнул он на меня.

  А нужно было отправить её на ночь глядя на окраину Москвы?

  Нужно было посадить её на метро ещё в городе.

Я остановилась перед ним, взглянула со всей серьёзностью.

  Дима, а если она, на самом деле, окажется моей сестрой, ты будешь относиться к ней так же, как и сейчас?

  А я ничего плохого не сказал. Хотя, и мог бы. Но ты же сама понимаешь, Марьяна, что между вами пропасть.

Я вздохнула.

  Её воспитывала женщина, которая меня родила. И когда то отец не считал, что между ним и нею пропасть. Значит, всё не так плохо?

На это Абакумов не нашёлся, что ответить, и заметно разозлился.

  Понятия не имею, что всё это значит, и насколько всё плохо,   проговорил он в недовольстве. – Но чувствую, что всё плохо закончится. – И добавил:   Я поручил Пал Палычу приглядывать за ней. Чтобы никому особо не звонила, и не делала фотографий.

Я фыркнула. Во первых, из за того, что Димка что то «поручил Пал Палычу». Думаю, что если Пал Палыч по поводу поручения спорить и не стал, то только потому, что сам всё это уже делал. А, во вторых, потому, что не знала, как реагировать на высокопарный тон Дмитрия Алексеевича. Он, вроде бы, заботился о моих интересах, но, в то же время, делал это чересчур навязчиво и, явно, опережал события. Как утром высказалась Шура: пятой точкой насест нащупывает, но насест не про его честь. Я посмеялась над её художественными оборотами, но, если честно, подумала о том, что она права. Дмитрий Алексеевич старательно примеривает на себя роль, если не моего мужа, то роль жениха. И скрывать наших с ним отношений больше не желает.

А у меня его намерения вызывают обеспокоенность и нечто сродни отторжению. Наверное, потому, что время он выбрал крайне неудачное, для своей заботы, решительности и проявления намерений. Когда я ждала от него той самой решительности, он струсил. Что скрывать, правда? Он струсил. Перед моим отцом, перед своей женой, перед трудностями и всеобщим осуждением. Может быть, у меня тоже были сомнения определенного характера, то же самое чувство вины, и я не настаивала. Правда, я ждала действий с его стороны. Но так ничего и не дождалась. А после того, как папы не стало, та скорость, с которой набирала обороты решительность Абакумова, меня начала отталкивать. Я наблюдала за ним со стороны, и почему то не видела в нём ничего, кроме огромного желания оказаться на чужом месте. В кресле, если не моего отца, то моего мужа. Без любого вмешательства со стороны.

А мне хотелось, чтобы меня просто любили.

Где любовь?

  А ты его любишь? – спросил кто то.

Я открыла глаза, поняла, что проснулась, а этот вопрос остался в моём сознании в первые секунды пробуждения. И подпортил мне настроение на весь день вперед. Димка спал рядом, я посмотрела на часы, поняла, что ещё достаточно рано, и осторожно выбралась из постели.

За окном шел дождь. Я спустилась на первый этаж, остановилась перед большим окном, глядя на деревья в саду. Мокрые, будто нахохлившиеся

Папа всегда просыпался рано. И иногда, когда я вставала с постели в одно время с ним, мы не по одному часу могли сидеть на кухне, пить какао, под звук тараторившего телевизора, и болтать обо всем на свете.

Как же мне не хватает папы… С его авторитарным мнением и благими намерениями. Никогда не пойму, как ему удавалось совмещать в себе столь разные черты. Но он был самым лучшим отцом, без сомнения.

Не смотря на то, что умудрился скрыть от меня.

Я окончательно определилась со своим отношением к истории моего рождения. Поняла, что не правильно судить чьи то поступки или решения. В конце концов, это не моя история, а история моих родителей.