– Ты ж меня знал, – с кривой усмешкой откликнулся Смирнов и сел на пуфик. – Знал, что я кое-чего могу.

– Когда ты мог! Лет двадцать-тридцать тому назад. А сейчас ты старый и хромой. Так думал я. И ошибся. Что стоило мне лично операцией руководить! Вызвал бы тебя на свидание, подставил ребяткам, те бы и кокнули суетливого старичка. Всего и делов-то. Правильно я рассуждаю, Саня?

Алик рванулся к Грекову, за грудки поднял его. Рубашка от Тиффани затрещала. Греков, не сопротивляясь, висел на Алькиных руках и беззвучно смеялся. Алик уронил его на прежнее место и сказал:

– Когда в человеке еще болит душа, когда его еще мучает совесть, когда он с презрением и ненавистью оглядывается на свою прошедшую жизнь, самоубийство, наверное – кризисное малодушие, тогда, вероятно, надо не давать, спасать, выручать. А у тебя вместо души – свалка, помойка, сортир. И самоубийство есть последняя возможность проявить остатки мужского характера. Мы даем тебе этот шанс.

– Спасибо за внимание, – поблагодарил Греков, застегиваясь и заправляя рубаху в штаны. – Но не стоит беспокоиться.

– Надеешься, скот, – окончательно понял Смирнов. – А зря. Команда-то тебя с потрохами заложит. Да и все дело с "привалом" – чудовищный и непрофессиональный риск.

– Так надо было. И не мне одному. – Греков наконец удобно устроился в кресле, что ему доставило удовольствие – видно было по лицу. – Ну, а насчет команды… Ты старый, Саня, но глупый. Команда, о которой ты так важно рассуждаешь, снизу, а еще есть – команда сверху. Команда, которая дает команду.

– На веревочки уповаешь? – полюбопытствовал Смирнов.

– Не веревочки, Саня, а канаты, даже тросы скорее. Вытянут. Кому же охота пропадать вместе с незадачливым Грековым?

Казарян, который, вроде бы не слушая, ходил вдоль стен гостиной, рассматривая картины, вдруг обернулся и сказал:

– Усадебка Жуковского, эскиз Судейкина, весенний пейзаж Бирули – все это из коллекции зверски убитого и ограбленного Кулакова, дорогой ты мой гражданин Греков. Миня Мосин подтвердит, что эти картинки он идентифицировал в чудном домике, где обреталась твоя команда. Та, которая снизу. А теперь вот они, картиночки, у тебя на стенке!

– Мелочовка, Рома, сам знаешь, что мелочовка! – уже азартно кричал Греков. – Простительная неразборчивость страстного любителя живописи, который понадеялся на порядочность посредника-продавца.

– Посредник – команда? – тоже в азарте спросил Казарян. – Твоя команда?

– Молчать! – рявкнул Смирнов, и все замолкли. Тогда он добавил спокойно: – Тебя сдадут, Владлен. И выбора у тебя нет. Если даже и к стенке не поставят, то уголовники в лагере удавят. Готовься. Скоро, очень скоро сюда явится Ларионов с ордером на арест.

Смирнов встал с пуфика. Трое стояли, а четвертый безмятежно валялся в кресле. Из кресла и разрешил:

– Пускай себе являются.

– Мы даем тебе шанс, – напомнил Алик.

Греков, мешкая по причине захмеления, выпростал себя из кресла, выпрямился во весь рост и заявил, ликуя:

– Ребятки, вы что-то путаете. Это я даю вам шанс. Пока.

– Пошли, – приказал Смирнов Алику и Казаряну. Втроем они направились к выходу. Уже на террасе до них донеслось – на прощание – грековское:

– Все впереди, пацаны! Все впереди! И не забывайте: в конечном счете вы всегда проигрываете.

Казарян довез всех до Алькиного дома, а сам поехал к себе отсыпаться, Смирнов с Аликом, кое-как раздевшись, тоже завалились спать. Дело было сделано.

Но долго и по-настоящему давануть соньку не удалось: издевательским громом прозвучал телефонный звонок.