А за сном устремиться скорее в мир, где тебя, славный Крамомутройдэнсва, принять и понять смогут люди. Люди и я. Я и люди. Вырваться можно туда, где легки обещанья, где еще многое станет собою и сделает радость открытья больше и лучше, чем было в иные года и в пространствах иных. Только сонмы новых открытий и игр себя принимают и думают нынче только о тех, кто тебя, Крамомутройдэнсва, по-прежнему славит. И радость приходит в новые эти стремленья давно уж забытого яркого света.

Представление второго понедельника

Вы стоите неподалеку от леса. Всмотритесь туда, где заканчивается лес и начинается луг. Вы видите яркую точку? Сначала вы еще не можете точно назвать ее цвет, но точка приближается к вам, и вы отчетливо понимаете, что цвет этот – красный, даже оранжевый. Проходит чуть меньше минуты, точка делается вполне зримым силуэтом – это от леса к вам спешит лисичка. Но что она сжимает в своих зубках? Вам этого пока не видно. Можно лишь рассмотреть, что это что-то белое. Лисичка же между тем подошла уже совсем близко, и тогда вы видите: лисичка из леса принесла вам бумажную снежинку. Такие снежинки делают на новогодний праздник, чтобы клеить на окна. Очень красиво! И радостно! Вы берете снежинку в руку, благодарите лисичку, которая, вильнув хвостом, убегает обратно в лес. А снежинку вы кладете в карман, там ей будет хорошо и уютно. И вам с ней тоже будет хорошо.

Словесный настрой второго вторника

Ты, Крамомутройдэнсва, в величии своем от начала времен пребываешь. Ждешь тишины, а она почему-то никак не приходит. Шум этот громче и громче, он все нарастает вместе с пустыми словами. Что делать? Думать и жить. Но не просто здесь жить и совсем невозможно здесь думать. Знаки чужие идут чередой. Это ты, Крамомутройдэнсва, вносишь до срока свои обещанья, и ярче здесь нет этих обид. Кто-то хочет видеть зарю. И хлопочет. Я же опять говорю. Ты, о могучий и славный в веках Крамомутройдэнсва, можешь помочь мне опять. Видится небо, в которое можно и взоры метать. Снег растворился, остались слова на аллее. Думали долго о том, о чем думать нельзя. Память себя растворила в каком-то тумане. Алея, нынче заря от рассвета пришедшая вышла. Скользя думали нынче о том, для чего еще можно было понять этот мир, уходящий за пеною снов в искры сомнений.

Не так уж и сложно видеть себя в тишине. И поверх голов видеть грядущее. Ты, Крамомутройдэнсва, танца не ведаешь сущность. Давно уж пора день растворить тишиною игры. Память нерва может так долго смотреть, как сгорать нынче будет дотла страшное прошлое. Нет, не ему и не свету можно и нужно прощенья просить. На руке кто-то не смог начертить этот знак подошедшего лета. Долго молчали о чем-то. На этой реке так хорошо признаваться эпохе и всем этим сферам в чем-то таком, в чем нельзя не признаться.

И вот вышли наружу эфирные эти манеры прежнего знака открытий. Стекло сделало мир неприступным и чуточку странным. Можно и дальше смотреть на верхушки усталых берез. Долго молчали и ждали чего-то так рано, мир сохранил эту радость нечаянных слез. Гордо летели слова в пустоту. Можно было подумать, кто и за кем этот мир сохранил до пределов зари. Небо дарило слова. Было нервно и шумно. Ты, Крамомутройдэнсва, молчал. Говорил кто-то другой в пустоте. Силой духа мир растворялся нелепо в сухом хрустале тишины. Думалось проще. Решалось сложнее. Искали тех хрупких, кто еще мог сохранить этот мир до пределов прозрачного света. Понять было легко только тех, кто не знал и не верил в прошлые знаки чужих обещаний и ждал тихих открытий. Открытые двери. Это уходит от мира на вечные веки нужда.

Представление второго вторника

Чистое поле расстилается перед вами. Ни бугорка на нем, ни деревца. И только почти у самого горизонта

стоит башня из красного камня. Она такая стройная, красивая, устремлена в небеса, почти что касаясь облаков своей вершиной. На вершине же башни гнездо аиста.