— Бедный мальчик! — посочувствовала бабушка. — Вы случайно ему не давали шоколад?

— А что?

— У него диатез. Не стоит.

— Вы не хотите его забрать? — для очистки совести спросила Клавдия.

— Простите, я не знаю вашего телефона, — ответила бабушка.

Клавдия назвала.

— Обязательно вам перезвоню. Бедный мальчик. А Нинку точно Сергей укокошил…

До самого вечера Клавдия пыталась дозвониться отчиму или отцу. Нигде не брали трубку. Бабушка тоже больше не позвонила. И почему-то Клавдию это радовало.

Витя весь день играл с Максом в компьютерные игры. Только иногда выходил к Клавдии и спрашивал:

— Мамы нет?

— Пока нет, Витенька, — поспешно отвечала Клавдия. — Ты не волнуйся, найдется…

Мальчик серьезно кивал и снова уходил в комнату Макса, чтобы через час снова спросить:

— Мама не появиуась?

— Скоро появится, — отвечала Клавдия, веря в собственные слова все меньше и меньше.

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

С утра пришлось ехать в милицию. Позвонили из райотдела — задержали девицу, которая то ли участвовала в избиении Худовского, то ли была свидетельницей.

Машину для этого дела дали без разговоров.

Клавдия успела только позвонить дежурному и спросить, не появились ли какие сведения о Нине Кокошиной? Ни среди задержанных, ни среди убитых, ни среди раненых женщины с таким именем и даже с похожими приметами не было.

Это Клавдию как-то успокоило. Значит, есть надежда, что Витина мама жива.

Появилась у Клавдии в руках и еще одна ниточка. Витя встал сам, и очень рано. Оказалось, что он собрался в детский сад. Клавдия, конечно, ни в какой детский сад его не отправила, оставила дома с Ленкой, которая была на седьмом небе от счастья — в школу не надо идти, — но номер садика запомнила и решила, что обязательно разузнает и там.

Конечно, если по уму, то девицу должны были бы привезти в прокуратуру. Но оказалось, что в отделении нет свободных людей, да и машина неисправна… Клавдия решила, что лучше проехаться самой. Хотя настроение у нее от этого явно не улучшилось.

К милиции Дежкина относилась сложно. Обоснованно считая милиционеров своими коллегами, стояла за честь мундира правоохранительных органов, отметая жестко и бескомпромиссно все обывательские нападки на блюстителей порядка. Какие бы ужасные случаи ей ни приводили, она всегда находила оправдание для людей в форме цвета маренго. Если очень хотелось поссориться с Клавдией, надо было просто сказать:

— Милиция у нас — никуда!

В таких случаях Дежкина становилась фурией. Она сыпала цифрами и аргументами, она сверкала иронией и сарказмом в адрес критика. Ее праведный гнев безжалостно обрушивался на голову обывателя и повергал его в прах.

Клавдия милиционеров любила. Умом.

А сердцем…

О! Сама с собой она была куда более откровенна. Да что там! Ни одному критику не приходила в голову и доля тех разительных, сногсшибательных, ужасающих фактов, которые Клавдия носила в самой глубине сердца. Уж кто-кто, а она точно знала и о хамстве, и о взятках, об удручающем непрофессионализме, о жестокостях, о почти уголовном беспределе, круговой поруке и, что самое страшное, полной безнаказанности «славных бойцов невидимого фронта». Сколько дел с самыми жуткими подробностями прошло и через ее руки и через руки ее коллег. А наказывали в лучшем случае «стрелочников».

Впрочем, Клавдия предпочитала не думать об этом. С милиционерами, приведись ей с ними общаться, она сразу же переходила на официальные рельсы.

Девица оказалась уже совсем не молодой.