— Подождите… О чем вы? Я не понимаю. Фелиция, что вы имеете в виду?

— Месси, месси… Я ведь знаю его… Это жулик… Он получил в день скачек восемнадцать тысяч… Из моей кассы… Месси, я всю жизнь была честной… Вы такой добрый… Я не могу больше здесь… Я… не могу выдавать деньги жулику…

Да, она говорит ему о Пьере.

— Нет, нет, нет, месси… — она встала на колени. — Это жулик, я знаю… Отпустите меня, месси… Пожалейте… Он играл и до войны… Мы все знаем, месси… Это жулик, его знают и кассиры, и полиция, весь ипподром… Я не верю, что вы помогали жулику. Но я не могу, я должна уйти…

Жулик… Значит, он, Кронго, помогал не Фронту, а жулику. Пьер — жулик. Только представив себе это, он испытывает облегчение. Но это не имеет никакого значения. Конечно, не имеет. И все-таки он должен успокоить Фелицию. Ведь она в самом деле уйдет. Что будет с Филаб…

— Хорошо, Фелиция, хорошо… Я постараюсь выяснить… Я думал, это человек Фронта… Фелиция, я прошу вас остаться… я ведь не знал…

— Спасибо, месси… — Фелиция схватила его за руку, он осторожно высвободился. — Спасибо, месси… Это жулик… Это не человек Фронта, поверьте мне… Там не такие…

Он не заметил, как она ушла. Жулик. Да, конечно, как он не догадался сразу. Бегающие глаза… Но что он может сделать теперь? Ему вспомнился Фердинанд, кривая ухмылка. «Не пытайтесь узнать, кто он, не суйтесь в это пекло». Но ему и не нужно узнавать, кто это. Это — Мулельге. Больше некому. Это человек Фронта. Он должен открыться ему. Узнать — что за человек Пьер. Но зачем? И потом — почему человек Фронта обязательно Мулельге? Почему не Бланш? Да, вот зачем ему нужно связаться с человеком Фронта. Ему страшно. Он, Кронго, узнав, что Пьер жулик, боится Пьера. Как легко было Пьеру обмануть его. Его, придумавшего всю свою жизнь. Постыдно придумавшего. А теперь он просто боится. И помочь ему может только Фронт. Фердинанд. Оджинга.

Белая кайма, с неизменным постоянством возникавшая вокруг пологих волн внизу, стала уже, спокойней… Духота почти прошла. Омегву умер три года назад. Последние месяцы, даже — годы они почти не виделись… Почти? Нет — совсем не виделись. Сейчас он спрашивает себя — почему?.. И объясняет себе — он был занят лошадьми… Потом — к Омегву было трудно попасть… Занят лошадьми… Трудно попасть… Обычные объяснения… Никчемные, ненужные.

Он хорошо помнит похороны. Площадь, забитую людьми. Гроб с телом Омегву — где-то далеко, через людское море… Ему тогда казалось — рядом с траурными флагами на стенах, с непрерывно звучащей музыкой многих оркестров, с пышными торжествами сам Омегву, лежащий в гробу, был чем-то лишним. Его смерть не вязалась с этими торжествами, они были чужды ему, чужды его духу… Духу того Омегву, которого он знал. Он вспомнил слова Бангу — тогда, после купанья, на берегу озера: «Я приехал сюда, чтобы забыть о смерти». Забыть — о смерти… Забыл ли Омегву о смерти потом?

Следующим президентом после Омегву стал Лиоре. «Узурпатор Лиоре» — так его называют теперь. Но Лиоре не был узурпатором… Лиоре был законно избранным президентом.

Кронго вытянул ноги, закинул голову. Наверху ослепительно ярко сверкали и дымились звезды, словно белые осколки. Их было много, удивительно много, и он ощутил, как они всемогуще тихо висят над всем — над ним, над берегом, над океаном, над землей. И даже больше, чем над землей, — они висят над солнцем, над тысячами других солнц, над миллионами солнц, и в то же время они висят над ним.