|
Но с тех пор, как она ждала ребенка, Алиса часто приходила на набережную Вольтера, охотно играла роль хозяйки дома, и вдруг оказалось, что она даже больше, чем мать, придает значение хозяйственным мелочам. Ее муж, недавно получивший диплом ветеринара, вскочил со стула, заставил жену снова сесть, а затем пошел в столовую за арманьяком для мужчин и голландским ликером для женщин. Такого ликера можно было отведать только у Пардонов. Как в большинстве приемных у врачей, в гостиной было темновато, обивка мебели выцвела и обтрепалась. На Мегрэ и Пардона, сидевших напротив открытого окна, падал резкий свет с бульвара, где листва на деревьях начала слегка дрожать. Быть может, собирался ливень? - Арманьяку, комиссар? Мегрэ рассеянно улыбнулся молодому человеку. Сидя в гостиной на улице Вольтера, комиссар мысленно все еще видел себя в своем залитом солнцем кабинете, в тот знаменательный вторник, когда он допрашивал Жоссе. Сейчас он казался более грузным, чем за обедом, таким же грузным и озабоченным, как доктор. Пардон и Мегрэ всегда понимали друг друга с полуслова, хотя познакомились не так давно, когда у каждого за плечами была уже долгая жизнь. Но с первого дня они почувствовали взаимное доверие и прониклись взаимным уважением. Возможно, это происходило от свойственной им обоим честности не только по отношению к другим, но и к самим себе? Их дружба была искренней, они никогда не хитрили и называли вещи своими именами. И если в этот вечер Мегрэ вдруг заговорил, то не столько для того, чтобы отвлечь своего друга от тягостных мыслей, сколько потому, что телефонный звонок разбудил в нем те же чувства, которые волновали доктора. Дело здесь было не в комплексе виновности, да, впрочем, Мегрэ терпеть не мог этого выражения. Не было здесь и угрызений совести. И тот и другой, просто в силу избранных ими самими профессий, часто вынуждены были принимать решение, от которого зависела судьба другого человека, а у Пардона даже решался вопрос жизни или смерти. Ничего романтического в их настроении не было. Не было также ни подавленности, ни возмущения. Только какая-то меланхолическая задумчивость. Молодой Брюар не решался подсесть к ним. Мужу Алисы интересно было послушать, о чем они говорили вполголоса, но, понимая, что он еще слишком молод, зять Пардонов снова уселся возле женщин. - Нас было трое в кабинете, - рассказывал Мегрэ. - Юный Лапуэнт стенографировал допрос, по временам поглядывая на меня, Адриен Жоссе то вставал, то снова усаживался на стул, а я большую часть времени стоял, повернувшись спиной к открытому окну. Я понимал, как измучен Жоссе. Он провел бессонную ночь. Накануне вечером он много выпил, потом среди ночи добавил еще. Я чувствовал, что на него словно накатывались волны усталости, что порой у него начинается настоящее головокружение. В какие-то мгновения взгляд его мутных глаз устремлялся в одну точку, и он, словно чувствуя, что погружается в оцепенение, силился вновь всплыть на поверхность. Может показаться жестоким, что я тем не менее довел до конца этот допрос, который продолжался свыше трех часов. Однако я настаивал на этом столько же из чувства долга, сколько желая добра Жоссе. С одной стороны, я должен был использовать всякую возможность, чтобы добиться от него признания. С другой стороны, при таком нервном напряжении его мог успокоить только укол или снотворное. Он испытывал непреодолимое желание говорить, говорить тут же, не откладывая, и если бы я отправил его в камеру предварительного заключения, он и там, без сомнения, продолжал бы разговаривать сам с собой. |
