Татьяна Степанова. Призрак Безымянного переулкаРасследования Екатерины Петровской и К° - 38
Щелок, лаванда и жир
Если это не музыка, то что это? Сон? О кошмарах пока говорить рано. От кошмаров порой помогают таблетки. Но порой и не помогают, увы… Самый глухой темный час, но Москва не спит. Москва вся в рекламных огнях, фонарях, осеннем дожде, облаках, разорванных ветром в клочья, звездах, которых не видно. Словно огромный оркестр настраивает инструменты – шум машин с Андроньевской площади, грохот и звон трамвая, натужно поднимающегося в горку Андроньевского проезда. Музыка по телевизору, включенному где-то на нижнем этаже кирпичного дома, где не спят старики, мучаясь бессонницей. Крики ворон, угнездившихся в кронах старых, словно нечесаных, лохматых тополей в саду церкви. Ворон будит по ночам яркий свет рекламного панно, и они хрипло каркают, словно надсадно кашляют. А может, это кашель за стеной… И звон. Легкий, тонкий, как звук челесты, звон хрусталя. Хрустальные подвески на люстре? Да, и они – звучат, еле заметно подрагивая. Это от того, что трамвай, лязгая и стуча колесами, опять поднимается в горку от Волочаевской улицы к монастырю. Волочаевская улица – вся в серых многоквартирных домах, дворы закрыты шлагбаумами. Переулки в этот час тихие, словно мертвые. И свет горит лишь в редких окнах. А подвески люстры под высоким лепным потолком звенят, зовут в ночь. И не только они. Изящные старинные хрустальные флаконы из-под духов, собранные, выставленные на полках французского шкафа-витрины, подают свой голос – звон каждый раз, когда по Андроньевскому проезду грохочет трамвай. Когда в этой комнате, на паркете, покрытом лаком, прыгали, плясали, играли в догонялки дети, флаконы за стеклом шкафа-витрины тоже пускались в пляс. Разноцветное стекло – розовое, синее, золотистое, прозрачное. Но это всего лишь пустая тара. Эти флаконы никогда не были заполнены настоящими духами. Потому что ФАБРИКА свои духи так и не создала. На фабрике варили мыло и делали крем. Производили лечебную косметику. А потом много чего другого, потому что время шло, все менялось, в том числе спрос и конъюнктура. На полках шкафа-витрины и сейчас можно увидеть прелестные жестяные коробочки для мыла, украшенные пухлыми херувимами, пленительными пышнотелыми дамами с букетами роз и просто цветами – каскадом, водопадом цветов, намалеванных прямо на жести. Хризантемы… Это мыло «Гейша». Розы… Это мыло «Шираз». Сирень… Ох, это конкуренты – мыло «Персидская сирень», фабрика Брокара. Брокару в этих стенах всегда желали удавиться в намыленной петле. Только вот чтобы мыло для веревки было своим, фабричным. Потом это, правда, стало неактуально, потому что Брокар сгинул сам по себе. Фиалки… Это мыло «Парма». Полынь… Да, да, полынь, такая проза, трава… Но это знаменитое мыло «Луговое», самое демократичное и популярное после «мыла от перхоти». Его покупали когда-то все: и гимназисты, и офицеры, и барышни, и сановники, и купцы, и мещане, и актеры Больших и Малых Императорских театров – и даже на Хитровку его привозили в целях благотворительности, и в простонародные бани. Там такая зеленая жестяная коробочка и на ней трава – полынь. А для бедных его вообще заворачивали в грубую бумагу. Гвоздика… Мыло для господ «Осман-паша». Мак… Мыло «Лауданум». Его потом хотели со скандалом изъять из производства, потому что опий есть опий, даже в мыле. Лаванда… Мыло «Прованс». И оно, это мыло… О, не надо, не надо, не надо, нет больше сил, когда это снится! О, пожалуйста, не надо, я вас прошу, я вас умоляю! Это же так страшно. |
