Но Моник продолжала сомневаться. Она знала свою мать гораздо лучше, чем Чарли. Мать постоянно была грустна и подавлена, и Моник даже не помнила, когда она в последний раз видела маму веселой. Почему‑то ей казалось, что дела обстояли совсем не так плохо, когда она была совсем крошечной, но это было уже очень давно. Тогда в их жизни были любовь, тепло и надежда, был папа, а сейчас жизнь стала совсем другой, и мама тоже очень изменилась.

– Когда мы жили в Париже, мама все время плакала, – снова сказала Моник. – А здесь она постоянно сердится, только и делает, что сердится! Может быть, ей не нравится ее работа, я не знаю…

В ее голосе прозвучали совсем взрослые досада и растерянность, и Чарли не мог не пожалеть Моник. Ему казалось ужасно несправедливым, что мать вымещает на дочери все свои горести.

Он согласно кивнул, хотя ему и было ясно, что дело вовсе не в работе. Тем не менее объяснять это девочке он не собирался.

– Может быть, она тоже скучает по твоему папе? – предположил он.

– Нет, – твердо ответила Моник и сжала губы. – Она говорит, что ненавидит его.

«Вот те на! Ничего себе обстановочка для ребенка!» – подумал Чарли, чувствуя, как растет его раздражение против матери Моник.

– Мне кажется, что на самом деле она так не думает, – добавила Моник, но ее взгляд был грустным. – Может быть, когда‑нибудь мы снова сможем жить вместе. Просто у папы сейчас живет Мари‑Лиз…

Чарли понял, что ситуация, в которой оказалась Моник, на самом деле намного сложнее, чем это виделось с первого взгляда, и что все это не могло не отразиться на девочке. В общих чертах это напоминало его собственную историю, но у них с Кэрол, слава богу, не было детей! Удивительно все же, как при такой матери Моник удалось сохранить свой жизнерадостный и веселый характер!

– Это твоя мама тебе сказала? – спросил он. – Ну, что вы будете снова жить вместе?

Ему было наплевать на мать – он жалел только Моник и от всего сердца сочувствовал ей.

– Н‑нет… Мама сказала только, что нам пока придется пожить здесь.

Ну что ж, это был не худший вариант – не самый лучший, но и не худший. Интересно, где это «здесь», задумался Чарли, и, когда они покатились вниз, он спросил об этом у девочки.

– В Шелбурн‑Фоллс, – ответила она. Чарли кивнул. Он знал, что мать Моник работает в библиотеке, но жить она могла и в Дирфилде, и где‑нибудь в его окрестностях.

– Я тоже живу в Шелбурн‑Фоллс, – сказал он. – Я приехал сюда из Нью‑Йорка.

– Я один раз была в Нью‑Йорке, – оживилась девочка. – Когда мы переехали из Парижа, мы там жили. Бабушка водила меня к Шварцу. Это было здорово!

– Это отличный игрушечный магазин, – согласился Чарли.

За разговором они наконец добрались до конца трассы и снова поднялись на вершину. Чарли решился на это, хотя и понимал, что рискует снова навлечь на себя гнев мадам Виронэ. Девочка с каждой минутой нравилась ему все больше и больше, и ему очень не хотелось с ней расставаться. Несмотря на все проблемы с родителями, в ней было столько энергии, столько оптимизма, столько жизни, что он позавидовал ей. Беды и несчастья не сломили и не ожесточили Моник, и ее матери впору было брать с нее пример. Как, впрочем, и ему самому.

Оказавшись на вершине горы, они заговорили о Европе, и Моник рассказала ему, что ей нравилось и не нравилось во Франции, а Чарли молча удивлялся взрослости ее суждений, остроте восприятия и необычайному оптимизму, который, несомненно, объяснялся тем, что она смотрела на мир глазами чистого, доверчивого ребенка. Так, Моник утверждала, что, когда она станет большой, чтобы жить с кем захочет, она поедет во Францию и останется с папой.